— «Я не положу оружие, доколь ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем! — гордо отвечал непобежденный наш государь. От этой зажигательной речи Москва и впрямь начала гореть. «Таинственные люди поджигали ее со всех сторон», так что, проверить наличие складских остатков стало совсем невозможно. На пожар списали все. Французы ловили поджигателей, расстреливали на месте, но везде не поспевали. «На место расстрелянных являлись новые, и Москва продолжала гореть»...
Пожар Московский — это наша национальная игра с татарских времен, но Наполеон русских исторических книг, — в том числе и этой, — естественно, не читал. В среде оккупантов возникли легкая голодуха и тяжелое состояние духа. С окрестностей еды собрать не удавалось, везде рыскали донские стаи Платова. Они тоже не находили обещанной мануфактуры и были очень жестоки. Стоял конец сентября. Москва догорала, становилось холодно и небезопасно в эпидемическом отношении. Разведка доносила о русских лагерях в Тарутине, о маневрах, об удовлетворительном снабжении в новой русской армии. Метеорологи сообщали невероятные вещи о многолетних наблюдениях зимних московских температур. И Наполеон решил отступать. Дергать из дурацкой страны до холодов.
Пока собрались, пока построились — уже октябрь, и холодно жутко. То минус один, то минус пять! Начали победный марш на родину. Тут же следом увязались провожающие из Тарутинского лагеря. Кутузов лично возглавлял проводы. Неподалеку подвернулся «авангард» Мюрата. Это он раньше был авангардом, когда сюда шли. А теперь авангардисты заночевали в хвосте беглецов и сбоку на 60 верст. Проснулись французы поздно, — многие прямо на том свете. Это была первая настоящая победа русского оружия в наполеоновских войнах.
Далее вывод войск у Наполеона пошел резвее. Казаки покусывали за пятки, мороз крепчал, жрать было нечего. 13 октября, рано утром, всего через 40 дней после взятия Москвы, Наполеон с генералами Раппом и Коленкуром поехал осмотреть место вчерашнего сражения под Малоярославцем. У деревни Городни они увидели «выходящую из леса стройную колонну. Люди ехали, равняясь в отделениях, начальники были впереди частей».
«Наши», — подумал Наполеон и не угадал. Вдруг его спутники заметили, что встречные «выстраивают фронт, размыкаются по полю. Показались зловещия пики. — Государь! Это казаки! — в испуге воскликнул Коленкур». — Не может быть, — цедил Наполеон, наблюдая, как на него несется лавина платовских «зятьев»...
Мария Матвеевна Платова была сногсшибательной красавицей, так что шансов у императора, — не на Машу, конечно, а ноги унести, — не оставалось никаких. Тем не менее, генерал Рапп схватил под уздцы лошадь Наполеона и насильно поволок его восвояси. Казаки все равно поймали бы корсиканца, но снова сбоку обозначилось что-то типа обоза, и они рванули туда. Но это был артиллерийский арсенал. Захватили 40 пушек, и настроение испортилось. Не удалось казакам подержать в руках ни страшненького Бонапарта, ни красавицу Машу. Ну и ладно! — группового захвата императора, равно как и группового брака обет атамана Платова не предусматривал...
С первых дней ноября морозы ударили уже по-русски, повалил снег. У отступающих начались насморки, острые респираторные заболевания, обморожения, обледенения. По утрам наши находили целые скульптурные композиции: «N-ский взвод NN-ского гвардейского полка у костра на привале». Фигурки отдыхающих французов выглядели так натурально..., да собственно, они натуральными и были. Только костер их погас еще с вечера, и привал их стал вечным...
Партизаны Дениса Давыдова — люди не столь сентиментальные, как ваш покорный слуга, — нападали на обмороженную, инвалидную колонну и рубили ее без сочувствия. «Пленных уже не считали и не брали. От них отбирали оружие и предоставляли им идти, куда глаза глядят. Они все равно погибали». А куда их было брать? Никаких особистов при русской армии тогда не числилось, никаких крысиных служб по части военнопленных и трофейного имущества не наблюдалось. Трофеи приходовались на месте.
7 ноября остатки Наполеоновской армии добрались до Орши. Из 150 тысяч, выступивших из Москвы, сюда дошло менее 30 тысяч нетрудоспособных, оборванных, больных, не вполне нормальных существ. 12 ноября Наполеон начал переправляться через Березину, переморозил и перетопил еще прорву народу. «23 ноября Наполеон оставил армию и под именем Коленкура в почтовой карете уехал в Париж». От Смоленска и Орши началась почти Европа, и французы пошли резво, наши не успевали их нагонять.
Маршал Ней, прикрывавший отступление, пытался обороняться в Ковно, где хранились кое-какие запасы и отдыхали «союзные» немецкие войска. Но немцы в этой войне успели побывать и нашими союзниками, так что у них было из чего выбирать. Они «при приближении русских войск перепились и разбежались». Французы перешли Неман, а их передовые преследователи, казаки Платова опять наткнулись на огромный обоз, оставленный на нашем берегу...
К армии прибыл император Александр и приказал войскам переходить Неман, преследовать французов за границей. В феврале 1813 года генерал Чернышев сколотил отряд из шести казачьих полков, шести эскадронов гусар летучих и драгун и напал на Берлин. Наша конница ворвалась в город, пронеслась по улицам, нагнала на французов страху, и... выскочила вон.
К осени 1813 года Наполеон собрал под Лейпцигом громадную армию, — снова 130000 человек. Здесь случилась так называемая «Битва народов». Это были те же народы, что и под Бородином, только они распределились по-другому. За нас теперь было 280000 их представителей. «Утром 4 октября союзные русско-немецкие войска атаковали французов». Наполеон отбил все атаки и бросил в бой бронированный клин из 100 эскадронов тяжелой панцирной кавалерии. Эта кавалерия прорвала все ряды восточных союзников и вылетела как раз к свитской группе императора Александра. Тут бы ему и кранты, да слава богу, под удар подставились лейб-казаки полковника Ивана Ефремова.
— «Коли его в пузо, да под мышки!», — на ходу объяснял Ефремов методы борьбы с «танками» противника. Возникла обширная свалка. Тут в нее влезли и другие желающие «спасти государя». Возбужденные катавасией, наши благополучно били французов 5 и 6 октября и погнали их от Лейпцига то рысью, то галопом. «Имея впереди себя самого государя императора, армия наша бодро и смело подвигалась к столице Францусской земли — городу Парижу»...
Вот оно! Вот логово мирового коварства, вот развратные соблазны, вот непостижимые тайны «францусской» любви! Вот оно — исполнение тайных мечтаний, щекотавших наше обоняние тонким перышком дорюриковского ковыля! Париж! (Далее следует читать под пение Эдит Пиаф, Мирей Матье и Джо Дассена)...
«Вечером 13 марта 1814 года государь император остановился на ночлег недалеко от Парижа, в местечке Фер Шампенуаз». Не успели лечь, как опять жизнь венценосца оказалась под угрозой. Союзники его покойного отца никак не остывали в запоздалой мстительности. И снова — полковник Ефремов на лихом коне, опять драка. Царь спасен, Ефремов — ранен штыком в голову... Когда в 1993 году мы пытались опознать и разложить на 4 кучки подобранные в свалке соборной усыпальницы кости Ефремова, Платова, Василия Орлова-Денисова (свояка фон-Палена) и атамана Бакланова (обидчика чеченцев в 1-й кавказской войне), то череп Ивана Ефремова с дыркой в височной области стал ключом к успешным исследованиям...
4 февраля 1814 года Платов подошел к сильно укрепленному Намюру, начал осаду и сразу предпринял ночной штурм. Город сдался, обманутый ложными ночными кострами. Французы, видите ли, по кострам насчитали несметное количество пехоты, которой у Платова отродясь не водилось. 18 марта случилось последнее сражение, «к утру 19 марта русские овладели всеми валами и рвами Парижа, и в 10 часов утра государь император Александр I вместе с королем прусским вступил в завоеванный город».
Тут наступил мир, братание с англичанами, народные гуляния по Монмартру, беглый курс познания, чего раньше не знали, да и по домам!
