В 10 дней с 16 по 26 августа 1764 года на «тихом» избирательном Сейме Понятовский был единогласно (!) избран королем. Польша не помнила такого чуда. Европа сразу сочинила байку, что Екатерина готовится сдать русский трон малолетнему Павлу Петровичу, рассекретить брак с польским королем и перебраться в Варшаву и в католичество. Как бы не так! Екатерина спалила на взятки избирателям и благоустройство нового короля почти 200.000 золотых червонцев. В благодарность получила сундук трюфелей и донесение, что Понятовский — неблагодарная свинья — чуть ли не на утро после выборов уже заискивает перед самым злым противником России — французским двором. Ну, и православных стали гонять по всей Польше, как собак.
Екатерина все делала правильно, но не могла в одночасье перевоспитать закоренелый народ, почти тысячу лет развращаемый, истребляемый и приучаемый к воровству. В Москве, Питере еще можно было добиться внешнего благообразия, даже настроить как-то правительственный аппарат, но работать этому аппарату все равно приходилось на наличном топливе и сырье. Нравы оставались неизменными.
Архимандрит Пермского монастыря Иуст сожительствовал с келейником за деньги, — потратил на удовольствия 10000 руб., густо раздавал взятки, распилил зачем-то образ Спасителя, топтал его ногами, еретически служил службу «на четырех просвирах», отбирал у церквей колокола, ободрал с икон золотые оклады и на вырученные деньги справил себе дорогую шапку и карету за 500 рублей, порол монахов до крови прямо в церкви, и тд., и т.п.
На Дону вконец заворовавшийся атаман Ефремов поставил ярмарочным старшиной в одну из станиц есаула Волошенинова, о котором имел сенатскую грамоту, чтоб этого «знатного вора» к материальным ценностям не подпускать. К держателю базара явились два типа с Украины, честно представились работниками «легкой руки», и он сначала разрешил им воровать на ярмарке, а когда их ловили, отбирал у толпы и отпускал. Потом шайка договорилась запалить ярмарку и под дымок разворовать казачьи товары. Доля Волошенинова с учетом отстежки наверх была определена в 50%. Награбили на 127000 рублей.
На Украине гетман и его подручные раздавали земли и города без царского указа — за откат.
Появился и первый воскресший Петр Федорович. Солдат Гаврила Кремнев назвался уцелевшим императором. Новый самозванец ввел в театральную игру сценическое новшество. Если раньше самозванство было театром одного актера, а боярство и дворянство на воровских подмостках имелось настоящее, то теперь Гаврила набрал труппу беглых крестьян и назначил одного «Румянцевым», другого — «Пушкиным» и т.д. Императрица посчитала, что такой балаган Гаврила устроил по причине пьянства, и освободила его от смертной казни.
Естественно, тут же обнаружились другие «Петры»: армянин Асланбеков, беглый солдат Иев Евдокимов, белый солдат Чернышов (у него и в паспорте значилось — Петр Федорович!). Но это пока были безобидные забавы.
Екатерина — дама европейская — следовала европейской мысли и международной моде. В Европе по-прежнему витал французский шарм. Франция лидировала во всем. Многое хотелось тут перенять, но глаза разбегались. Некоторые чисто французские трюки были явно несовместны с серой русской действительностью.
В Париже «сестры-конвульсионерки» устроили крутое шоу. Им всегда было завидно, что распинают только мужиков; их сестра-хозяйка Франциска показательно влезла на крест, ее медленно приколотили к нему крупными гвоздями, проткнули пикой бок. Публика восторженно наблюдала за конвульсиями не вполне одетой дамы. Неясен остался смысл действа, но большинство считало, что это умелый натуралистический трюк — стриптиз во славу божью. А казнимых мужиков рвали на части шестеркой ломовых лошадей: 2 — за руки, 2 — за ноги, одна — за голову, и одна за противоположную оконечность.
Двор Людовика XV предавался безудержному разврату, все политические дела решались любовницами мужей любовниц короля, и главными нравственными авторитетами стали философы, ученые, энциклопедисты, умеющие изящно распорядиться благозвучным французским языком.
Центральным персонажем светских хроник был Вольтер. Газеты, в том числе и питерские, публиковали сообщения о его меню, ежедневных поучениях племяннице, да с какой ноги корифей изволил нынче встать. Церковь католическая совсем растерялась. Попы жалобно поскуливали, что умственные упражнения Вольтера и его команды не имеют ничего общего с христианской традицией, а полностью базируются на браминских учениях, завезенных английскими чайниками из безбожной Индии.
Екатерина не замедлила вступить в переписку с «бессмертными». Просвещением России тоже хотелось заняться безотлагательно. На какое-то время у нас заботы о геополитике уступили место разборкам между Дидро, Даламбером, Монтескье, Вольтером и прочими. Вольтер живо реагировал на письма Екатерины. Он видел в России непаханное сюжетное поле. Тут было о чем написать и на чем обойти ненавистных парижских собратьев. Вольтер дернулся в Питер, еле его остановили, — он-таки представлял враждебное государство. Тогда Вольтер объявил, что будет дистанционно писать «Историю Петра Великого».
Делать нечего, пришлось нашим академикам его обслуживать. Они получили темы, возились в архивах и сдавали наработки И.И. Шувалову — для цензуры, перевода на французский и отсылки в Париж. Шувалов заставлял эти материалы сокращать, чтобы меньше переводить и чтобы не выметать мерзости русской жизни из нашей избы на версальский паркет. Ломоносов, ворчливо матерясь, резал историю по живому, — сокращал Самозванца, Михаила, Алексея и Федора Романовых. Вольтеровская «История» вышла в свет и вызвала у наших патриотов приступы тошноты. Француз превратил драму в комикс.
Попытки Екатерины насадить науки в России ограничились поощрением литературы. Старый Ломоносов хотел этим воспользоваться, интриговал против Тредиаковского и Сумарокова, строчил новые оды, копал под еще более старого президента Академии Шумахера, но ему все равно предпочли немца Тауберта. И наш гений ушел на покой, окончив свой многолетний исторический труд смертью Ярослава Мудрого и собственной смертью 4 апреля 1765 года — в понедельник после Воскресения Христова. «Густая толпа народу» следовала за ним на кладбище Невского монастыря.
В общем, просветительство пока коснулось только питерского и московского бомонда, до системной образовательной реформы дело не дошло, но количество школ, училищ, дамских курсов, частных школ и военных училищ постепенно увеличивалось. Развивалось светское писательство и издательство, возникали литературные кружки, художественные группы, салоны, театрики. Особое внимание уделялось официальному портрету. Портретисты не успевали краски растирать, — огромная очередь сановных и монарших ликов бряцала кошельками у их порогов.
Сама Императрица тоже не чуралась творчества. За пять лет правления беспокойной страной у нее образовался приличный жизненный опыт, накопилась страшная статистика, в бумагах осели жуткие эпизоды гражданской и семейной жизни, провинциальный и столичный беспредел составили бесценный капитал. Такой багаж наши писатели обычно собирают только под конец жизни, наскитавшись по бардакам, фронтам и лагерям. Тогда уж они садятся и при свете лучины или галогена пишут всероссийскую эпопею на военном, лагерном или хлебоуборочном фоне.
Екатерина распорядилась своим багажом утилитарно. Она выдала не пудовую гирю о войне, мире и танцах-шманцах, а «Наказ» своим беспутным подданным. «Наказ» содержал такие диковины, как презумпция невиновности, рассуждения о недопустимости смертной казни и пыток, понятия неприкосновенности частной собственности, в том числе — на землю, подходы к освобождению крепостных, мысли о праве рабов на смену хозяев или на самовыкуп. Крамола вызвала много шуму, брожения в просвещенных умах, охов, ахов и недоумений. Сокращенный из предосторожности текст «Наказа» был напечатан у нас 30 июля 1767 года, но и в журнальном варианте сохранял столько разных эгалите и фратерните, что перевод его на французский язык был срублен-таки парижским цензором. Браво, Катя! Умыла версальских гуляк! В дидро их и в ведро!
