Сам факт существования в Центральной и Восточной Европе относительно единых крупных государств, фор­мировавших свою самостоятельную, в связи с конкрет­ными условиями исторического развития, феодально-христианскую государственную идеологию, определял активное участие славянских стран в европейской поли­тической жизни того времени. Сложные и многосторонние связи существовали тогда между славянскими государ­ствами Центральной и Восточной Европы и Германской империей, Византией, Венгрией, Данией, Севером Евро­пы и даже Италией и папским Римом. Исследуемое время было временем большого политического подъема славянских государств, а крупные исторические задачи, которые время это ставило >перед ними, неизбежно требовали выдвижения на авансцену политической жизни талантливых полководцев, искусных и решитель­ных политиков и дипломатов, государственных деятелей большого размаха и широкого кругозора. Именно такими политическими деятелями были на Руси Владимир и Ярослав, в Чехии — Болеслав II и Бржетислав I, в Поль­ше— Мешко I и Болеслав I, в Бодрицком княжестве — Готшалк.

X—XI века, как уже отмечалось выше,— время, когда бурно протекали процессы становления самостоятельной феодально-христианской государственной идеологии у восточных и западных славян. Процессы эти обнаружи­вают не только ярко выраженный параллелизм, но и известную взаимосвязь, несмотря на свою разновремен­ность. Канонизация на Руси Бориса и Глеба и беатиза-ция Владимира была таким же выражением этих процес­сов, как канонизация Вацлава — в Чехии и Войтеха-Адальберта в Польше. Вместе с тем, когда Ярослав поставил в Киеве митрополитом Илариона, он вел такую же борьбу с универсалистской внешнеполитической программой Византии, как и польские князья Мешко I и Болеслав I, добивавшиеся создания независимой польской церкви, или чешские правители Болеслав II и Бржетислав I, стремившиеся основать пражское архиепископство, боровшиеся лротив универсалистской идеологии Германской империи.

Следует особо подчеркнуть роль Чехии в формирова­нии древнепольской и отчасти древнерусской государ­ственной идеологии. Чехом по происхождению был пер­вый святой — патрон Польши Войтех, а его брат Гау-дентый стал первым польским архиепископом. “Житие” Вацлава было использовано на Руси при составлении “Жития” Бориса и Глеба.

В современной западногерманской историографии лю­бят подчеркивать “заслуги” Германской империи в рас­пространении несомненно более прогрессивного, чем язычество, христианства на Востоке Европы. Так, один из руководителей остфоршунга Эрих Кейзер писал, про­зрачно намекая на политические претензии правящих боннских кругов: “Германия не кончается на Одере, Эль­бе или Висле Точно так же и Европа простирается за эти реки вглубь восточного пространства. Германия яв­ляется пионером этого общеевропейского процесса. Ее заслуги, наряду с тем, что сделано в области между­народного сотрудничества с другими европейскими наро­дами, состоят в распространении христианства, в подъ­еме культуры, в обеспечении порядка; они позволяют ей претендовать на равное представительство в политиче­ском и экономическом объединении”5.

Разумеется, христианство широко использовалось германскими феодалами в качестве идеологического обоснования их восточной агрессии. Однако факты не свидетельствуют о больших успехах германской хри­стианской миссии к востоку от Лабы в X—XI вв. В Киевской Руси деятельность немецко-христианских миссионеров не имела существенного значения. В хри­стианизации Польши основную роль сыграла соседняя славянская Чехия, где как раз во второй половине Х--первой половине XI в. переживала свой подъем церков-но-славянская письменность. Что касается полабо-при-балтийского славянства, то немецкая феодальная агрес­сия здесь не только не способствовала, а, наоборот, прямо тормозила христианизацию бодричей и лютичей. Могучее восстание полабо-прибалтийских славян в 983 г.надолго подорвало основы немецкой церковной органи­зации на восток от Лабы.

Связь между политическим и социальным гнетом немецких феодалов и провалом христианизации полабо-прибалтийских славян была очевидной даже для такого враждебного славянам хрониста, как мерзебургский епископ Титмар, писавшего о восстании 983 г.: “Наро­ды, которые после принятия христианства подчинялись нашим королям и императорам, платя им дань, из-за своеволия герцога Дитриха6 испытывали огромное угне­тение и ка“ один человек взялись за оружие”7. Во второй половине XI в. жадность и жестокость немецких захват­чиков осудит в своей хронике Адам Бременский: “Не обращали внимания несчастные на то, что большой опасностью заплатят за свои страсти, так как христиан­ство в Славонии сначала взволновали жадностью, потом жестокостью принудили подчиненных к восстанию”8. В XII в. слова Адама полностью повторит немецкий хронист Гельмольд, говоря о “ненасытной жадности саксов”9.

Далее следует подчеркнуть, что в X — первой поло­вине XI в. нет никаких признаков того, что на взаимо­отношения восточного славянства с западным оказывали какое-либо заметное влияние национальные или рели­гиозные противоречия, сыгравшие столь отрицательную роль в развитии межславянских связей в последующие эпохи. Анализ имеющихся источников исключает даже саму постановку вопроса о неких двух замкнутых сфе­рах, сложившихся под политическим и идейным воздей­ствием Византийской и Германской империй в Цен­тральной и Восточной Европе этой эпохи. Внешнеполи­тическое развитие Руси и западнославянских государств определялось реальными политическими и классовыми интересами их господствующих классов, а не какими-либо идеологическими или юридическими формулами и концепциями, имеющими своим источником римскую курию или германский императорский двор.

В отношении Руси самостоятельность ее государст­венного развития достаточно хорошо была уже изучена

ь Маркграф Северной марки

в советской историографии. Здесь следует только под­черкнуть тот факт, что при Ярославе Владимировиче, последнем “самовластие” Киевской Руси, конфликт с Византией сопровождался бросающимся в глаза ростом политической активности Руси на Западе, укреплением политических связей Древнерусского государства со странами Центральной, Северной и Западной Европы, в том числе и с западнославянскими странами, особенно с Польшей. Завершая настоящее исследование, очень важно подчеркнуть тезис о самостоятельности государ­ственного развития применительно к Польше и Чехии. Аксиомой их внешней политики, особенно в периоды подъема этих стран, всегда оставалась борьба за само­стоятельное государственное бытие, которому угрожали германские феодалы. Поэтому совершенно недоказуемы­ми являются развиваемые современными западногерман­скими историками 10 тезисы об особой исторической цен­ности универсалистских традиций Германской империи для современности, нашедшие яркое выражение в одном иг газетных выступлений К- Гохова, заявившего, что От-тоны оставили империю, “которая может быть моделью объединения государств в Европе”11. Эта трактовка империи в сущности не далека от идеализации ее таким пангерманистом, как Генрих Србик, который привет­ствовал аншлюс Австрии, видя в нем этап на пути к “умиротворенной Срединной Европе, осуществление извечной немецкой мечты” 12.

В действительности Германская империя проводила на Востоке откровенно захватническую политику, а гер­манские феодалы всегда легко отказывались от христи­ански-универсалистской имперской концепции, как толь­ко она оказывалась в -противоречии с их агрессивными планами. Когда это было выгодно, они отнюдь не гну­шались союзом с язычниками против христиан, приме­ром чего может служить союз Генриха II с лютичами против Болеслава Храброго. Восточные планы герман­ских феодалов встречались с постоянным противо­действием западнославянских государств. Даже в том случае, когда в силу конкретных исторических условий германским феодалам удавалось временно навязать Польше или Чехии те или иные формы зависимости, их важнейшей политической задачей оставалось дости­жение государственной самостоятельности