– Значит, вот оно что! А я-то все голову ломал, – туманно пробормотал Зимин. – Ладно, может, тебе больше повезет. В конце концов, мы на равных, ни у кого нет преимущества...

– Что вы имеете в виду? – спросила я.

– Да это я так, о наших с Джимом делах... Тогда хотя бы расскажи, как жемчужина попала к этому радже?

– Это длинная история, – начал Джим. – Раджа рассказал мне, что еще дед нашел жемчужину в полуразрушенном храме богини Кали. Если я правильно понял, она была в центре короны богини... Жрецы ее культа долго искали жемчужину. Она считалась утерянной, и сведения о ней всплыли на свет божий именно с связи с кражей. То есть даже сам раджа не знал, что его жемчужину считает своей собственностью еще кое-кто.

– Ты знаешь это наверняка?

– Разве моя находка историю не подтверждает? – Джим слегка передразнил поручика. – Вообще я не удивлюсь, если выяснится, что этот Орест нарочно поехал следом за Ромодановским и нарочно напросился к нему в слуги...

– То есть мнение Мамонова – по крайней мере то, что он мне рассказал – ошибочно? Он считает, будто Орест посвятил свою жизнь служению Кириллу потому, что тот вытащил его из какой-то передряги.

– Время покажет, – пожал плечами Джим. – Ставлю своего жеребца против некоего письма, которое ты не отправил с нарочным, что все дело в жемчужине...

– Ты слишком шустер, Веллингтон! – с долей восхищения и досады пробормотал Зимин. – Ну и на что ты ставишь?

– На то, что ваша уездная тюрьма не удержит в своих стенах Ореста. Я видел, на что способны такие, как он. Развязать любой узел. Находиться сутками без пищи и воды. Сбежать из любого закрытого помещения... и много еще чего такого, о чем ваши полицейские не имеют представления.

– Но тогда... ее сиятельство по-прежнему в опасности?

– А разве я не говорил тебе о том же самом?

Они посмотрели друг на друга понимающими взглядами. Что это значит? Неужели мои мучения еще не кончились?

Все-таки я не перестану удивляться мужчинам. Именно здесь, в Дедове, я открыла для себя, в чем отличие мужских характеров от женских.

Скорее всего мужчины, которых писатели описывают в своих романах и по которым мы судим о мужчинах в жизни, отличаются как небо и земля! Наверное, это всего лишь легенды о самих себе. Кем они могли бы быть, если бы не то или другое...

Яркий пример у меня перед глазами: для них важнее всего не присутствие женщины – кстати, по ее собственному мнению, довольно привлекательной, – а какое-то письмо, которое нашел в документах поручик! Или их пари на то, что какой-то там слуга запросто сбежит из тюрьмы!.. По крайней мере могли бы побольше обращать на меня внимания!

– Или ты мне не все рассказала, или что-то здесь не то, – задумчиво проговорила Эмилия, когда выслушала мой рассказ.

Мы с ней лежали в своих постелях и обсуждали события минувшего дня.

Я и сама не заметила, как постепенно стала рассказывать Эмилии обо всем, что со мной случалось. И если бы кто-то смог подслушать наши разговоры, не зная о нашем возрасте, непременно решил бы, что старшая из нас Эмилия. Она судила обо всем куда более здраво, чем я, и делала из моего рассказа более основательные выводы.

Мне, как оказалось, и в самом деле не хватало задушевной подруги. Или человека, с которым я бы не боялась откровенничать. Отчего-то я была уверена: что бы со мной ни случилось плохого, Эмилия никогда не станет злорадствовать. И мне уже не хотелось думать о том, как бы к этому отнеслась моя мама...

– Что-то не то, я и сама чувствую, но только пытаюсь собрать все в кучу, как эта куча странным образом расползается в разные стороны, и когда я уже готова схватить за хвост истину, она куда-то исчезает...

– Это бывает, – согласилась Эмилия. – Но бывает, когда ты бьешься над разгадкой один, а нас-то ведь двое.

Двое! С некоторых пор это слово стало звучать для меня музыкой. Конечно, я не придумала ничего нового, поняв, что человек не может жить один и сам с собой общаться. Когда это еще я выйду замуж, но ведь никто не пообещает, что с будущим мужем мне захочется откровенничать, а вот с Эмилией у меня это получилось будто само собой.

– Первое: откуда у того, кто прятался в оружейной комнате, появилась в руках вещь, принадлежавшая Джиму Веллингтону? Неужели только для того, чтобы бросить ее в твой подсвечник?

– В самом деле, – согласилась я, – об этом событии я почему-то забыла. И как ты предлагаешь это узнать?

– Спросить у того же Джима. Может, теперь, когда в доме нет исправника, он наконец признается?.. Второе: почему Ромодановскому понадобилось себя увечить? Он хотел таким образом отвести от себя подозрения, но в чем? Если в убийствах, то от этого его все равно не перестали подозревать... Его ранение почти ничего не изменило.

– Погоди! – Я встала с кровати и зажгла свечу. – Как бы я завтра чего-нибудь не забыла. Надо мне записать все, что ты говоришь. Сейчас я схожу в библиотеку...

– Ты хочешь пойти в библиотеку? Одна?

– Но ты же сама сказала, что мне теперь нечего бояться.

– Я пойду с тобой, – решительно сказала сестра; она взяла в руку подсвечник, а мне кивнула на все еще стоявшую у кровати шпагу.

Но никто нас в коридоре не подстерегал, никто из своей комнаты не вышел, так что мы спокойно прошествовали из моей комнаты до библиотеки и обратно. А потом мы вместе с Эмилией разбирали каждое происшествие, употребляя все, что известно о нем.

К нашей встрече, назначенной на вечер, я подготовилась самым серьезным образом. Записала вопросы, на которые должны были ответить гостившие у меня мужчины. И испытала необычное возбуждение от того, что именно сегодня все встанет на свои места. Я наконец все узнаю, а также – когда собираются мои гости отбыть из Дедова восвояси.

Не то чтобы я так уж этого хотела, но я все время чувствовала себя как-то неуверенно, неопределенно, словно чего-то от обоих ждала.

– Я тоже буду поблизости, – сказала Эмилия, – так что время от времени ты сможешь под благоприятным предлогом выходить в кухню, зная, что твои тылы прикрыты.

Тылы! Я умилилась той решительности, которую проявляла моя сестра. Все-таки она была очень похожа на нашего отца, к сожалению, только он сам об этом не знал.

Итак, долгожданный вечер настал. Эмилия поставила на стол десерт, как и штоф с ликером, а мужчины вместе со мной расселись вокруг.

– Я рад вас обоих видеть, – медленно проговорил Джим, ставя на стол бутылку из темного стекла. – Простите, Анна, но ваш ликер – это не для меня. А вот старое доброе виски... Оно греет душу и веселит кровь... Владимир, налить тебе?

– Налей, – согласился Зимин.

Я разочарованно вздохнула: вот еще одна моя ошибка. Чего вообще я решила, будто все мужчины, так же как мой отец, любят этот напиток?

Веллингтон налил в рюмки себе и поручику, потом, чокнувшись, они выпили. Точнее, выпил поручик, а Джим сделал вид, что отпил глоток, а на самом деле лишь поднес бокал к губам и вроде незаметно отставил от себя. Правда, я сделала вид, что ничего не заметила. Кто знает, почему не пьет Джим? Может, он хочет сначала серьезно поговорить. Это русские пьют до того, как решат свои дела, а англичане, возможно, рюмкой скрепляют свой договор.

Впрочем, это я уже, как всегда, домыслила. Но кое-что я все же помнила. И не забыла после маленькой рюмочки ликера, которую налил мне Зимин. Задать вопросы я еще успею. Пока нужно выслушать Веллингтона.

Он обвел нас глазами и сказал:

– Давайте начнем с меня. То есть раз уж мы решили именно сегодня выяснить все то, что не укладывается в картину преступления, происшедшего в деревне Дедово, фамильном имении князей Болловских, так и станем выяснять.

– Как торжественно! – нарочито восхитился Зимин.

– А ты против?

– Отнюдь. Предоставляю тебе право расставлять свои войска в любом порядке. Когда еще нам представится такая возможность: посидеть за столом втроем и не спеша поговорить о жизни?..