Накинув простенький, но теплый салоп, я вышла на крыльцо.

Снег с утра повалил крупными хлопьями, и мужику, стоявшему на снегу в лаптях, было, наверное, не слишком тепло.

Когда он меня увидел, повалился мне в ноги и завыл:

– Прости, матушка, прости своих рабов неразумных...

Я от этого поначалу так испугалась, что даже подалась назад, в дом, но потом оглянулась, встретила сочувственный взгляд Исидора и вернулась.

– Помогите ему подняться, Исидор, – строго сказала я, – и спросите, что ему надо, потому что я ничего не могу понять из того, что он бормочет. «Простите нас, неразумных, осознали, это все он, окаянный, мы никогда, ни за что, в плети отдайте, хотим вернуться домой...» Мне остается только догадываться, что, видимо, в шайке Осипа произошел раскол и теперь уже не все его вояки по-прежнему хотят разбойничать, вместо того чтобы крестьянствовать.

– Именно это он и хочет сказать. Скорее всего, уговаривая на побег, Осип их обманул. Сказал, что вы, ваше сиятельство, здесь долго не пробудете, испугаетесь и уедете в свой Петербург, а они как хозяйничали, так и будут хозяйничать. Не знаю, на что он надеялся, этот Осип...

– Подозреваю, что он слишком буквально понял одобрение, высказанное неким полковником, который в этих краях партизанил. Небось говорил, что его заслуги перед короной столь очевидны, что сам император Александр даст ему вольную... Или что-то в этом роде.

– Я могу пояснить происшедшее, – сказал Исидор, вздергивая за шкирку Савву и таким не слишком бережным способом поднимая того с колен. – Осип с вашими крестьянами и в самом деле оказал немало услуг местному командиру партизан полковнику Василию Каратыгину, а тот в самом деле пообещал Осипу похлопотать о дальнейшей судьбе его самого и товарищей... Но в тот момент еще жив был ваш отец, известный всем как человек современный и числящийся в демократах, и полковник надеялся, что Михаил Каллистратович не станет этому препятствовать...

– Я, конечно, слышала выражение: «Война все спишет», но чтобы в память о ней нарушался закон... Этот Каратыгин своей безответственностью вполне может расплодить в наших краях опасных бунтарей.

В эти минуты я собой мысленно гордилась: надо же как складно выражаю свои мысли и как умно рассуждаю! Правда, Исидор вряд ли высказал бы мне какие-то несогласия. Как я ни вглядывалась в его глаза, не уловила в них ничего для себя обидного. Обычный ровный свет.

Он общался со мной как со взрослой женщиной и объяснял то, что было мне непонятно просто из-за недостатка сведений.

– Видимо, Осипу неизвестно, что Каратыгин в последней стычке с французами был тяжело ранен. Ему не смогли оказать своевременную помощь, и он скончался на руках своего ординарца.

– Кажется, я начинаю понимать... Послушай-ка, Савва, вы все хотите вернуться или нет?

– Все, матушка, все, – проговорил он, поднятый на ноги Исидором, но все еще не решавшийся поднять на меня глаза. – Осип один супротив, но, ежели ты нас простишь, мы его приволокем. Связанного. Прости, Христа ради, бес попутал! Все Осип проклятый: дождемся царской милости, свободу получим! А мы уже все жданки прождали. Опять же по семьям соскучились. Живем в лесу, как загнанные волки. Такая свобода хуже каторги!

Как бы на моем месте поступил отец? А матушка? Что делают другие помещики с провинившимися крепостными?

Я растерянно взглянула на Исидора. Он сделал едва заметное движение ресницами. Опустил их вниз? Мол, соглашайся.

– Хорошо, – сказала я. – Возвращайтесь. Не буду против вас никакого преследования вести, но, пока не заслужите прежнее доверие, будете под особым контролем вашего старосты. Любая провинность – для вас одна дорога, в острог!

– Спасибо, матушка! – На глазах крепостного выступили слезы. – Так я побегу, скажу робятам.

– Иди, – сказала я.

Мы с Исидором посмотрели вслед спешащему Савве и опять взглянули друг на друга. Наконец мой староста заговорил:

– Беглецов примите, я и в самом деле буду с ними обращаться построже, а вот Осипа здесь не оставляйте.

– А что же мне с ним делать?

– С исправником поговорите, пусть его заберет. Куда – в уезде разберутся. То ли в колодки, то ли в арестантские роты. Оставить его здесь – все равно что змею под подушкой: рано или поздно ужалит.

Я благодарно взглянула на своего старосту. Надо же, никогда прежде я не знала этого человека – по крайней мере осознанно, как взрослая женщина, – а уже готова доверять ему полностью.

Мы медленно пошли обратно в дом, беседуя на ходу.

– Подумать только, Исидор, вы никуда из имения не выезжали уже много лет и столько всего знаете.

Он посмотрел мне в глаза.

– Имеющий уши да услышит...

Но потом усмехнулся и все же пояснил:

– До приезда в Россию я вел слишком бурную жизнь, чтобы в одночасье смириться со своим убогим существованием... Понятно, я при всяком случае пополнял свое образование. Покойный управляющий Фридрих Иванович выписывал для себя газеты и по моей просьбе давал их мне почитать. По вечерам мы вели с ним беседы, и, думаю, в качестве собеседника я его вполне устраивал... А главное, конечно же, богатая библиотека вашего батюшки. Я нашел здесь уйму книг на французском языке и, пусть с опозданием, прочел все, что выходило в свое время во Франции... Словом, не терял времени даром.

– Я боюсь подумать, а не могло быть так, что вам, что вы... во время войны вспомнили о своем происхождении... – Запутавшись, я смешалась.

– И оказывал помощь французским войскам? – проговорил он за меня. – Нет, как бы ни был низок мой нынешний жребий, но понятие чести мне ведомо. Кто бы стал предавать страну, тебя приютившую? Последний негодяй... Кроме того, в моих руках была судьба Эмилии...

– Надо сказать, я лишь в первые моменты общения видела в вас слугу. А потом поняла, что для слуги вы слишком, как бы это помягче сказать...

– Чего-то мне не хватает? – подхватил Исидор. – Но чего?

– Смирения, – сказала я. – Того, которое воспитывается в слуге с рождения. Вы тщетно пытаетесь погасить покорностью взгляд свободного человека.

– Иными словами, я не смог обмануть своим притворным видом даже такую юную девушку, как вы?

– Не смогли, – кивнула я.

– Вы – достойная дочь своего отца.

Я уже перестала обращать внимание на то, что, оценивая меня как человека, всякий пытается объяснить мои качества непременной схожестью с отцом. Но потом подумала, что свою репутацию я пока не заслужила, вот и судят обо мне лишь в сравнении с покойным родителем...

– А все-таки кто вы, кроме того, что сводный брат покойной Агнесс?

Я нутром чувствовала, что не прост этот Исидор, ох как не прост!

– Так ли уж это важно для решения наших с вами общих проблем? – проговорил он уклончиво.

– Неужели и в вашем происхождении и появлении в России есть какая-то тайна? – покачала головой я. – Сколько мы с вами говорили, а вы ни намеком о том не обмолвились.

– Значит, еще не все навыки утрачены, – улыбнулся он.

– Вы хотели бы сохранить инкогнито?

– По крайней мере пока. Не слишком удобное время для откровений. В вашем имении нашел приют убийца, и я бы не хотел вызвать интерес ваших слуг закона.

– Хорошо, но имейте в виду, я все равно потребую от вас рассказ о вашем происхождении!

– Договорились, – улыбнулся он.

Исидор отправился на половину прислуги, а я вернулась к своим товарищам.

– Вы все в делах, ваше сиятельство, – подчеркнуто радостно приветствовал меня Мамонов.

Мгновение назад он о чем-то увлеченно беседовал с Зиминым, сидящим ко входу спиной. А потом дал ему знак, что разговоры следует прекратить, потому что в комнате появился посторонний.

Я, значит. Что, интересно, секретное они могли обсуждать? Может, считают, что это я убила всех трех женщин и ранила Кирилла? Мало ли, может, я какой тайный оборотень.

Раз они объединяются, стало быть, и мне надо найти себе союзника. Я пошла искать Джима Веллингтона и отыскала его в библиотеке. Он стоял у полок с книгами и читал какой-то старинный фолиант в кожаном переплете и с серебряными застежками.