– Не перепутали, – вздохнула я, понимая, что больше ничего конкретного от исправника не услышу. – Я приглашала вас на обед.

Я ожидала, что за обедом Мамонов станет расспрашивать моих гостей-мужчин по поводу случившихся в имении смертей, но он даже не заикнулся об этом. Наоборот, Иван Георгиевич просто сверкал остроумием, заставляя нас смеяться его рассказам обо всяких случаях судебных ошибок и крючкотворства.

Например, очень живописно он повествовал о случае, при котором нетрезвый дьячок записал новорожденную девочку Василису мальчиком Василием. Никто на этот курьез особенно внимания не обратил, пока не пришло время и девице Василисе – по документам парню Василию – идти в рекруты...

Честно говоря, я недоумевала. Мне казалось, что исправник всякую минуту пребывания в имении будет использовать для того, чтобы найти убийцу, а вместо этого Иван Георгиевич лишь наслаждался разговором с поручиком Зиминым и с Джимом Веллингтоном, которого разговорил настолько, что тот стал наконец рассказывать нам об Индии, откуда вывез самые глубокие впечатления.

Зимин порой вставлял в рассказ свои комментарии, Мамонов задавал вопросы, и только мы с Кириллом слушали молча.

– Эх, жалко, мне не пришлось побывать в этой сказочной стране! – только и смог заметить мой кузен.

– Какие ваши годы, молодой человек, – снисходительно успокоил его Иван Георгиевич. – Еще успеете!

Индия! Поневоле моя мысль заработала в этом направлении. Не так давно я читала весьма захватывающую историю о том, как один англичанин пробрался в старый индийский храм, откуда унес необычайно дорогой изумруд, являвшийся глазом некой скульптуры божества. И как потом служители божества разыскивали этот изумруд по всему миру, и сколько это повлекло за собой смертей.

Правда, высказывать свою мысль вслух я постеснялась. Ведь у нас в семье точно этого изумруда не было. А если бы был, о том непременно было бы известно всем, а в первую очередь нашему семейству. Мы никогда не были настолько богаты. А так хотелось бы объяснить убийство Хелен стремлением раздобыть такой изумруд – или бриллиант! – ее партнером, с которым наша горничная сговорилась заранее.

Но тогда откуда бы кто-то, кроме Зимина, знал, что драгоценности и серебро закопаны в саду? Никому другому я ни словом не обмолвилась. И преступник не стал бы долго выжидать, а занялся бы поисками пресловутой драгоценности и уже наверняка проявил себя...

У меня обнаружилась просто поразительная способность накликать беду на собственную голову. Только за ужином я подумала, что преступник никак себя не проявляет, ничего в моем доме не ищет, как проснулась среди ночи от того, что за соседней стенкой раздавался негромкий ритмичный стук. Кто-то выстукивал стену? Ну да, звуки доносились из оружейной – все мои гости знали, что прежде там была спальня моих родителей, и, кроме меня, этих стуков скорее всего никто не слышал.

Хотя с другой стороны от оружейной была теперь комната Кирилла, но молодые люди, видимо, по ночам сладко спят и не слышат каких-то там стуков.

Полежав некоторое время в постели с бьющимся от страха сердцем, я решила набросить шлафрок и отправиться посмотреть, кому не спится в моем доме настолько, что он не боится быть застигнутым за своим нечистым делом?

Аксинья сладко спала на своей перине возле печки, и я не стала ее будить, а взяла в одну руку подсвечник с горящей свечой, в другую шпагу, которую теперь на всякий случай держала приставленной подле кровати, и осторожно стала открывать дверь.

Однако главное, что я не успела сделать, так это наказать слугам, чтобы в комнатах смазали дверные петли. Вроде бы и неплохо, что никто посторонний бесшумно в твою комнату не войдет, но и ты без шума из своей комнаты тоже не выйдешь.

Еще когда я только взялась за ручку двери, до меня доносился все тот же стук, но едва попыталась открыть дверь и она страшно заскрипела, как стук стих. Я даже успела заметить полоску света, падавшую из оружейной комнаты, каковая через мгновение погасла.

И наступила тишина, а в ней так громко раздавался стук моего сердца, что, казалось, было слышно во всем доме.

Мне стало страшно. Но я упрямо говорила самой себе, что бояться в собственном доме глупо, и если я позволю себе поддаться этому страху, прощай сон, прощай моя спокойная жизнь...

Словом, я решительно запахнула потуже халат и медленно пошла в сторону оружейной, с усмешкой поймав себя на том, что моя рука невольно вцепилась в подсвечник, как черт в грешную душу. Зато рука со шпагой никак не хотела сжиматься, и мое оружие едва ли не волочилось по полу.

А ведь я умела стрелять. Папа кое-чему обучил меня. И хотя мама всегда была против военизации дочери, как она говорила, я обучалась с удовольствием.

– Кто знает, – говорил папа, – что из наших умений может в жизни пригодиться. В любом случае знания за плечами не носить.

И вот теперь я шла по коридору к комнате, в которой схоронился злоумышленник, и обмирала от страха, потому что не догадалась вместо шпаги прихватить из оружейной пистолет. Ведь благодаря ему вовсе не обязательно приближаться к преступнику настолько, чтобы это стало опасным.

Перед дверью я приостановилась: мне показалось – из комнаты тянуло каким-то странным приторным запахом.

Ах, для чего я пошла в такой опасный поход одна, не разбудив Аксинью и не послав ее за подмогой? К тому же поручику Зимину.

Но кажется, Аксинья все равно вернулась бы ни с чем, потому что прямо в дверях оружейной комнаты он сам лежал на полу без признаков жизни. Я остановилась на пороге, не решаясь войти и хотя бы пощупать у Зимина пульс.

– На помощь! – закричала я хриплым от испуга голосом и, прокашлявшись, крикнула погромче: – Помогите!

В то же самое мгновение из оружейной что-то вылетело – то ли платок, то какая-то деталь одежды – и погасило в подсвечнике свечу. Я невольно прислонилась к стене в ожидании удара или холодных пальцев на своей шее. Я даже закрыла глаза, чтобы не видеть собственной смерти. Но мимо меня что-то метнулось, скользнуло по коридору – послышались легкие быстрые шаги, как если бы бежали босиком, и все стихло.

Но почти сразу открылась дверь напротив и выглянул исправник Мамонов со свечой в руке. А потом открылась еще одна дверь, на пороге которой показался Джим Веллингтон.

– Что такое? Кто кричал? – спросил он.

Быстрее всех опомнился Иван Георгиевич.

– Княжна, с вами ничего не случилось?

Я с трудом приходила в себя, соображая, что меня больше всего напугало? Некто, выскочивший из оружейной, помчался не в сторону входной двери, а, по сути дела, в тупик, где была одна дверь в комнату и дверца напротив, в каморку слуги Кирилла, Ореста.

Мамонов подошел ко мне, странно неуклюжий в длинном халате и ночном колпаке. Последней выскочила из нашей общей комнаты Аксинья и первым делом подбежала ко мне со стаканом воды, настойчиво упрашивая:

– Выпейте, барышня, выпейте!

Я залпом выпила воду, и судорога в горле наконец отпустила меня, позволив говорить:

– Со мной-то ничего не случилось, а вот с поручиком Зиминым...

Я опять посмотрела в открытую оружейную комнату – поручик был по-прежнему неподвижен.

Мамонов осторожно отодвинул меня – я и не ожидала, что страх совсем обездвижит меня. На что у меня только и хватило сил, так это еще больше навалиться на стену, чтобы не упасть.

– Жив поручик, – возвестил Иван Георгиевич и обратился к Аксинье: – Принесите-ка, голубушка, холодной воды и полотенце. Кто-то довольно крепко стукнул его по голове...

Мамонов коснулся чего-то, лежащего в коридоре.

– А это что валяется?

Он поднял вещь и осветил ее свечой.

– Мой сюртук, – удивленно проговорил Джим. – Кто его здесь обронил?

– Человек, который бросил сюртук на подсвечник, погасив таким образом свечу, – деловито пояснил Иван Георгиевич.

– Вы его видели? – спросил Джим.

– Увы... – протянула я. – Я вообще ничего не успела понять. Этот сюртук погасил мою свечу, и я уже ничего не видела. Мимо меня кто-то пробежал.