Он положил топор, отер пот со лба поднятым воротником, потом скрестил руки на груди и с недоумением взглянул на нее.

– Я не имела в виду колку дров, – сказала она, сознавая, что он только сделал вид, что неправильно понял ее.

– Тогда что же вы имели в виду, принцесса?

– Почему вы держитесь так официально? Вы не были таким вчера.

– То, что было вчера, – сказал он напряженно, – было ошибкой. Я забылся, и такое больше не повторится.

– Получать удовольствие, заниматься подводным плаванием – это называется «забыться»?

– Да, мэм.

– Если вы еще раз назовете меня «мэм», я запущу вот этим кокосом в вашу толстенную голову!

– Вы, наверное, хотели сказать: в мою чугунную башку.

– Именно так.

Роунэн едва сдержал улыбку.

– Принцесса, – сказал он с досадой, – я на службе. Я нахожусь здесь не для того, чтобы развлекаться. Не для того, чтобы учить вас плавать или различать рыб. Моя задача – охранять вас и беречь до тех пор, пока я не смогу вернуть вас домой.

– На меня вполне могли напасть, пока вы рубили деревья в джунглях, – сказала она раздраженно. Как мог он не хотеть продолжения вчерашнего?

Не просто того физического прикосновения, хотя оно и вызвало у нее непреодолимое желание, а их веселого смеха и чувства товарищества.

– Я думаю, – сухо сказал Роунэн, – что, если бы террористы приближались к острову, я бы услышал их катер или вертолет. Я находился от вас всего в нескольких секундах ходьбы.

Он нарочно делал вид, что не понимает, о чем речь!

– А если бы меня укусила змея?

Он не ответил. Ей было ненавистно, что он вел себя с ней как с ребенком.

– Или съел бы тигр? – пробормотала она. – Напала обезьяна!

– Я знаю, что говорю. Здесь нет никакой опасности. Никакой. Ни убийц, ни змей, ни тигров, ни бешеных обезьян. Так что можете успокоиться.

Взмах топора. Щепки разлетелись в разные стороны. Роунэн собрал их и сложил в кучу, не поднимая, на Шошану глаз.

– Я расслабился вчера, и в результате вы получили сильный ожог.

– Уж не чувствуете ли вы себя виноватым в этом? Роунэн, это не ваша вина. К тому же в этом нет ничего смертельно опасного. Небольшой ожог, только и всего. Я уже почти не чувствую его сегодня.

Это была ложь, но, если эта ложь поможет убрать с его лица выражение холодной профессиональной отчужденности, она не будет напрасной.

Роунэн ничего не ответил, и Шошана поняла, что дело было не только в солнечном ожоге.

– Вы разозлились из-за того, что я согласилась выйти замуж?

Она попала в цель. Твердое и холодное выражение, появившееся на его лице, потрясло ее.

– Это абсолютно меня не касается.

– Неправда. Мы же друзья, и я хочу поговорить с вами об этом.

Она вдруг почувствовала, что, если поговорит с Роунэном, все ее внутренние сомнения исчезнут. Она поняла, что ужасное чувство одиночества, которое терзало ее с тех пор, как она ответила согласием принцу Махейлу, покинет ее наконец.

И она поймет, что ей делать.

– У меня умер кот, – вдруг выпалила она, – вот почему я согласилась выйти за принца.

Она правильно сделала, сказав это, хотя по его лицу поняла, что теперь он может подумать, будто у нее явно что-то не то с головой.

– Вы должны послушать насчет этого кота, – поспешно добавила она.

– Нет-нет, – предостерегающе поднял он руку. – Я не буду ничего слушать о коте. Не хочу, чтобы вы рассказывали мне о вашей личной жизни. Ничего. Мы не можем быть друзьями, – тихо сказал он. – Вы это понимаете?

А Шошана думала, что они уже вот-вот станут друзьями, а возможно, даже больше чем друзьями. В эти дни она провела в его обществе столько времени, сколько ни с кем раньше не проводила, и чувствовала, что тянется к нему, как цветок к солнцу.

Благодаря ему она открыла в себе много нового. Рядом с ним почувствовала себя сильной и уверенной. И полной жизни. Ей легко было быть самой собой рядом с ним. Да как у него язык повернулся сказать, что они не могут быть друзьями?

– Нет, – упрямо произнесла Шошана. – Я не понимаю этого.

– Вообще говоря, – заметил он, – понимаете вы это или нет, не имеет никакого значения, раз я это понимаю.

Она была в отчаянии. У нее было такое чувство, словно он плыл на плоту, а она стояла на берегу и расстояние между ними все увеличивалось. Ей необходимо вернуть его любым способом.

– Хорошо. Я не буду рассказывать вам о себе. Ничего.

Увидев его скептический взгляд, она поспешно добавила в отчаянии:

– Я заклею себе рот скотчем. Но мне нельзя появляться на солнце сегодня. Я надеялась, что вы научите меня играть в шахматы. Мама считает шахматы исключительно мужской игрой, в которую не должны играть девушки.

Роунэн знал, что Шошана станет хорошим шахматистом, если ее научить играть, но быстро отбросил эту мысль. Он промолчал.

– Вы умеете играть в шахматы?

Если бы ей только удалось усадить его рядом, им снова стало бы друг с другом легко и весело. Ей хотелось многое узнать о нем и чтобы он многое узнал о ней. Им осталось быть вместе всего несколько дней! Он не мог испортить их. Просто не мог.

Роунэн схватил топор и, поставив полено на пень, с такой силой ударил по нему, что Шошана вздрогнула.

– Вы собираетесь игнорировать меня?

– Да, черт возьми!

Шошана была принцессой. Она не привыкла, чтобы ее игнорировали. Она привыкла к тому, что люди делают то, что она хочет.

Но сейчас все было по-другому. Она чувствовала, что умрет, если он не будет обращать внимания на нее, если они не отправятся, как вчера, плавать в волшебном мире бирюзовых и радужных рыб и она не почувствует снова его руки на своей спине – сильные, прохладные, уверенные. Руки человека, который знал, как прикоснуться к женщине, чтобы у нее перехватило дух, и завладеть ее сердцем и душой.

Ее отчаяние росло. Он держал ключ от чего-то, что было заперто в ее душе. Как он мог отказываться открыть эту секретную дверь?

– Если бы я сказала отцу, что вы сделали нечто недозволенное, – холодно проговорила Шошана, – вы провели бы остаток своих дней в тюрьме.

Роунэн посмотрел на нее с таким спокойствием и презрением, что она поняла: его решение непоколебимо. И что бы она ни делала – угрожала ему или пыталась манипулировать с помощью ласки, – он все равно не сделает так, как она хочет.

Даже когда речь идет о таком пустяке, как шахматы!

Она не имеет над ним совершенно никакой власти.

– Я жалею, что сказала об этом, – произнесла она, чувствуя себя побежденной, – о том, что мой отец посадит вас в тюрьму. Это было очень глупо с моей стороны, чистое ребячество.

Роунэн пожал плечами.

– Неважно.

– Я бы никогда не стала наговаривать на вас. Я совсем не лгунья.

Но разве она не лгала себе самой о Махейле, своей свадьбе, своей жизни?

– Я же сказал, что это неважно, – резко произнес Роунэн.

– Теперь вы и в самом деле разозлились на меня.

Он тяжело вздохнул.

Увидев его мрачный взгляд, Шошана расплакалась, убежала в дом, захлопнула дверь своей спальни и плакала до тех пор, пока не выплакала все слезы.

Черт, подумал Роунэн, перестанет она когда-нибудь реветь? Интересно, трудно было бы научить ее играть в шахматы?

Дело совсем не в шахматах, сказал он себе строго.

Шошана не выходила из своей комнаты до конца дня. Когда Роунэн сообщил ей, что обед уже готов, она ответила через закрытую дверь, что не голодна.

То же самое она заявила и по поводу ужина. Ему следовало бы радоваться. Это было как раз то, что ему требовалось, чтобы сдержать свои клятвы. Дистанция. А он вместо этого начал волноваться за нее, чувствовать свою вину в том, что причинил ей боль.

– Вам надо поесть, – сказал он, стоя у закрытой двери.

– Разве готовить питательную еду входит в ваши обязанности по моей защите? Уходите!

Роунэн слегка приоткрыл дверь. Шошана сидела на кровати, закинув ногу на ногу, в своих шортиках, которые слишком смело открывали ее великолепные бронзовые ноги. Она подняла глаза, когда он вошел, и тут же поспешно их отвела. Ее короткие, как у мальчишки, волосы торчали в разные стороны. Она спустила бретельки лифчика с обожженных плеч, и они выглядывали из-под рукавов футболки.