Тут же за грузовиком мягко вкатило такси. Дверца раскрылась, и оттуда, опираясь на костыли, осторожно выбрался довольно молодой человек. Он обвел каким-то удивленным взглядом двор, точно сомневаясь, сюда ли его привезли. Шофер такси тем временем раскрыл багажник, извлек чемоданы и поставил их рядом с разобранной мебелью, которую грузчики вытягивали из крытого брезентом кузова, как фокусник вытягивает вещи из блестящего цилиндра.

— Ну, хозяин, показывай, куда нести! — крикнул один из грузчиков, взвалив на плечо тумбочку письменного стола.

— Десятая квартира, — сказал человек на костылях и подал ключи. — А вы не могли бы вытащить коляску? Мне трудно стоять.

Димда услышал на лестнице тяжелые, шаркающие шаги и вышел отпереть дверь. По дороге он распахнул и дверь бывшей комнаты Цилды, а потом ушел на кухню к тетушке Пауле. Он ничуть не пытался скрыть, что новый сосед ему не по душе.

— Я в уборщицах у больного ходить не собираюсь, — сердито сказал Рудольф.

— Так ведь человек, может, не виноват, что у него такое несчастье, — спокойно ответила Паула.

— Я тоже. Пойдем в мою комнату, посмотрим, как мебель расставить.

Вскоре оборвались голоса грузчиков на дворе, уехал грузовик, потом хлопнула дверь, и все как будто стихло. Но вдруг они услышали свист. Сомнений не было — в комнате Цилды насвистывает молодой человек на костылях, и насвистывает он одну из тех навязчивых мелодий, которые в середине семидесятых годов заставляли целый танцевальный зал вскакивать и трястись в шейке.

Рудольф улыбнулся. Уживемся, подумал он, определенно уживемся.

Вскоре после этого началась благородная миссия тетушки Паулы в этой обители холостяков. Она приходила убирать квартиру, приводила в порядок белье, ковыляла на базар и готовила обед. Делала она это больше ради удовольствия, чем ради денег. Своя семья у нее уже давно разлетелась по свету, привычка хозяйничать вошла в плоть и кровь, а тут опять есть куда руки приложить.

— Уж хоть бы ради дочки не разводился.

— Да, может, ты и права… Но теперь уже поздно…

Когда на лестнице появились приехавшие, человек в плаще стоял у лифта. Большая служебная овчарка хорошо его знала, но выказала это весьма своеобразно — сделала вид, будто не замечает.

— Доброе утро, товарищ полковник! — поздоровался сержант, державший в руке длинный брезентовый поводок.

— Доброе утро! — произнес и Арнис. Он, с точки зрения полковника Конрада Ульфа, был еще совсем молодым парнем, всего лишь под тридцать, но рассудительным и уравновешенным. Из тех, у кого много талантов, но ни одного такого, который возвышает над собратьями. Такие люди отличные работники, но никогда ярко не выделяются на фоне других и потому часто остаются незамеченными.

Полковник ответил на приветствия.

— Тут, должно быть, подвал, — кивнул Арнис на лестницу, ведущую вниз, и сержант сразу понял, что делать. Он уже собирался пустить собаку впереди себя или даже спустить с поводка, так как лестница оказалась чрезвычайно узкой.

— Внизу никого нет, — сказал полковник. — Зря время терять.

Сказать это было нелегко: Арнис сразу же поймет, как он поступил. Сегодня при нем даже оружия нет, и Арнис это тоже знает.

Все молча повернулись и пошли наверх. Собака впереди. Не дергала поводок и не поскуливала, значит, никакой угрозы вблизи нет.

Лестничная площадка на втором этаже выложена восьмигранными плитками — на светло-желтом фоне красная чайная роза. По обе стороны высокие дубовые двери. Когда уже миновали их, в одну изнутри постучали, чтобы привлечь к себе внимание. Потом старческий скрипучий голос произнес:

— Стреляли здесь, выше! Вы поняли, где надо искать?

— Откройте, пожалуйста…

Дверь открыли на длину цепочки.

— Это я звонил, я сообщил о происшествии. Стреляли наверху…

Старик с высохшим лицом, в ужасно помятой полосатой пижаме, с достоинством выслушав благодарность Арниса, тут же метнулся обратно к кухонному окну, откуда можно было наблюдать внешний мир. Сегодня в этом мире происходили чрезвычайно интересные события, и ему хотелось в них активно участвовать. Старик раскрыл окно и облокотился, в ожидании когда к нему обратится с вопросом кто-нибудь из милиции или «Скорой помощи». Ему даже подумалось, что он мог бы и дверь открыть, чего уже десять лет не делал. К нему только раз в неделю являлись две особы: одна доставляла продукты из стола заказов, другая — чистое белье из прачечной и забирала грязное, но и этих он впускал лишь после пристального изучения в глазок двери. Магазинная особа ужасно ворчала, что ей приходится тащить еще и хлеб, но старик сразу ставил ее на место, доказывая свои права. Чем старее он становился, тем больше боялся, что на улице его кто-нибудь толкнет и он попадет под мчащийся троллейбус или трамвай, боялся, что под длинной аркой ворот, где всегда сумрак, его ударят ножом в спину, как многие когда-то обещали, если они вернутся, а ведь он уже заметил, что многие вернулись. Со временем страх стал болезненным, и он заперся в своей большой квартире, как в тюрьме, превратив ее в трехкомнатную одиночную камеру, куда в половине восьмого почтальон совал через щель почтового ящика пачку газет и где после обеда можно было включить телевизор.

Стоя на лестничной площадке третьего этажа, Конрад подумал, что стреляли, очевидно, отсюда, так как в открытое окно виден был убитый, вокруг которого сейчас возились следователи, эксперт и фотограф. Поодаль ожидали два медика в белых халатах, но им нечего было делать. Следователи что-то записывали, о чем-то переговаривались. У следователя прокуратуры на плече болтается новенький диктофон, только непохоже, что он им пользуется.

— Идеальное место, — сказал Арнис. — Даже ствол не надо высовывать в окно, так пали.

— Где Бертулис?

— За дворничихой пошел, она не в этом доме живет.

Конрад рассеянно обвел взглядом одинаковые двери квартир — их здесь три, — после чего последовал за сержантом, который, увлекаемый собакой, был уже этажом выше.

Не оставляло ощущение какого-то промаха. Такое чувство, будто ты вышел из дома и тебе кажется, что ты забыл что-то сделать, кому-то позвонить, что-то захватить.

У чердачной двери, запертой на два огромных заржавелых замка, стоял сержант. Собака, вывалив язык, сидела рядом и с интересом смотрела на Конрада, который тяжело дышал после быстрого подъема.

— Дохлый номер, товарищ полковник, — кивнул сержант на висячие замки.

— М-да… А надо бы все же заглянуть…

Это относилось к Арнису, и Арнис кивнул, что понял. Профессионалам, уже много лет работающим вместе, чтобы понять друг друга, нужно куда меньше слов, чем потом это будет в бумагах, которые начнут гулять по следовательским и судебным инстанциям.

— Надо подождать Бертулиса с дворничихой… Я думаю, что на чердаке никого не будет.

— А осмотреть надо… Неужели этот парень забился в какую-нибудь квартиру?

Арнис пожал плечами. Он полагал, что лучше исполнить приказ и «осмотреть». Слово довольно емкое. Это значит, что надо дождаться Бертулиса, потом послать висячие замки для экспертизы в лабораторию, где установят, не пользовались ли отмычками или подобранными ключами. Теоретически может быть, что преступники действовали вдвоем, что соучастник закрыл стрелявшего на чердаке, а сам ушел в свою квартиру. Открыв дверь, надо будет осторожно осмотреть чердак, установить, нельзя ли по крыше перебраться на соседний дом, не остались ли какие-нибудь следы, говорящие об этом.

— Он на редкость глуп, если думает, что в квартире мы его не найдем, — брюзгливо сказал Конрад.

Мистическое о н было произнесено работниками угрозыска в четырнадцать пятьдесят пять, когда Арнису сообщили о случившемся и он отправился по длинным коридорам к оперативной машине, чтобы выехать на место происшествия. Перед этим он еще успел позвонить Конраду и предложить послать к нему домой вторую машину, но Конрад ответил, что дойдет пешком, так как это совсем близко от его дома. Мистическое о н не означало ни мужчину, ни женщину, ни представителя какой-то профессии; оно обозначало врага, обозначало человека, который совершил убийство, человека, которого им надо найти и передать следователю прокуратуры. Потом будет суд, последует наказание, но это уже не их дело.