Он разглядел выбоины, которые оставили в асфальте пули. Одна мелкая, другая поглубже — эта пуля прошла мимо. Теперь примерно известно пространство, которое убийца может обстреливать.

Прицелиться — две секунды, две десятых секунды нажать на спуск, одна десятая — на полет пули… Можно успеть. Не стоять же здесь и ждать!

— Откройте ворота, но не впускайте с улицы любопытных. Сейчас прибудет милиция! — приказал человек в плаще и с необычной для его возраста ловкостью метнулся из-под арки к левому крылу.

Здесь он остановился у лифта, огражденного слегка заржавелой, пыльной сеткой, из которой делают изгороди вокруг частных домов. Кабина где-то между этажами, потому что не видно ни ее, ни бетонного противовеса. Металлическая дверь шахты окрашена той же темно-коричневой краской, которая покрывает на высоту человеческого роста стены на лестнице, и так же исцарапана и исписана мальчишками.

Слева от лифта начинается лестница наверх. Справа — другая, узкая, вниз, в полутьму. Стрелявший наверняка нырнул в подвал, так как в этой части города всюду под домами просторные подвалы — вначале эти квартиры все были с печами, и в подвалах, теплых и сухих, хранились дрова.

Человек в плаще был явно недоволен собой. Зачем было рисковать? Какой смысл? Сделай это кто-нибудь из его подчиненных, он бы его так взгрел, что «храбрец» надолго бы отучился от эдаких штучек. Подобный риск может только усложнить поимку преступника. Всадит тебе, пулю в живот этот отчаявшийся недоумок, который уже отправил на тот свет человека и, может быть, впал сейчас в глубокую апатию, а может быть, поведет себя как затравленный зверь, который видит спасение только в бегстве. Этот может выстрелить в любой момент, но выстрел можно предотвратить, если он увидит явное превосходство противника и осознает безнадежность своего положения. Окажись здесь сейчас группа со служебной собакой, он стрелять не станет, но при виде одинокого пожилого человека, который может помешать, сорвать план бегства, созревший в охваченном больной идеей мозгу, он нажмет курок не моргнув глазом.

В человека в плаще уже стреляли, поэтому он, стоя возле лифта, где можно сейчас получить пулю с обеих сторон, чувствовал себя довольно неуютно, а от этого не переставал ругать себя за необдуманный поступок.

Человек оглянулся на двор, но оперативной группы все еще нет, и надо на что-то решаться. Самое верное, кажется, кинуться по лестнице в подвал. Он толкнул ногой входную дверь, чтобы не стоять перед преступником, как на освещенной сцене.

Теперь время работает на него. Если он присядет у лифта, то преступник вообще не сможет в него попасть, а престиж милиции не пострадает, так как дверь захлопнута и люди под аркой его не видят. И он присел на корточки.

Внизу, в конце узкой лестницы, вдруг послышались странные звуки, происхождение которых трудно было объяснить: похоже, что металлической щеткой скребут стену, а вот сейчас — металл, только этот звук приглушеннее.

Азарт, обычный азарт игрока, который уже не являлся к нему много лет, сначала было вызвал неприязнь, а сейчас уже верховодит им и приказывает рискнуть. Потом он будет ворчать на себя за это мальчишество, а сейчас азарт сильнее.

Можно, конечно, распутать загадку логически — внизу подвальный лабиринт, преступник явно собирался бежать по нему, но тут случилось что-то непредвиденное.

Человек нервно похлопал себя по карману плаща и достал фонарик, небольшой, но с сильным лучом, узким, как стрела.

Сам оставаясь за прикрытием, он отвел руку с фонариком вбок и нажал на кнопку. Луч света пробился сквозь темноту и отразился от неоштукатуренной стены. Выстрела нет. Царапанье продолжается.

— Выходи! Никто не отвечает.

Фонарик погас и тут же вспыхнул снова — человек в плаще уже не мог оставаться в укрытии. Упрямо сморщив лоб, он пошел вниз. Пошел, хотя и слышал, как во двор въезжают машины, хотя знал, что в одной из них его ребята, и даже слышал, как они переговариваются со стоящими под аркой людьми.

Еще пять шагов.

Лестница такая узкая, что промахнуться почти невозможно.

Еще пять шагов. На лбу выступил пот. Кому и что я хочу доказать?

У подножия лестницы площадка — для дворницких инструментов. В углу лопаты, большой совок, метлы и обшарпанный шланг для поливки на деревянной катушке.

Человек озадаченно посмотрел вокруг, ожидая, что вновь послышится этот скребущий звук, но нет. Слышно, как колотят молотком по зубилу. За стеной. Вот работающий крякнул, отложил инструмент, взял другой.

— Я просто законченный идиот! — прошипел человек в плаще.

Он чувствовал себя одураченным, он был просто зол на себя за этот не очень умный спуск в подвал, за азарт, которому поддался. Теперь-то ясно, что там, за стеной. Там работает сантехник. Вот теперь он проволочной щеткой сдирает ржавчину… Вот стукнул раз-другой молотком, чтобы стронуть гайку… Регулирует вентиль…

В воздухе пыль, и пол по неделям не метен. Квартира вся какая-то несуразная и неуклюжая, слишком широкая и слишком короткая. Архитектор, конечно, спланировал ее иначе, но в связи с послевоенным жилищным кризисом она подверглась перестройкам — как утвержденным домоуправлением, так и неутвержденным. Длинный коридор, по обе стороны которого размещались жилые комнаты и подсобные помещения, тянувшийся от входной двери до самого «черного хода», посредине заложили, и у Димды от пяти комнат остались две — одна большая, темноватая, с окнами во двор, вторая маленькая, но солнечная.

Отец Рудольфа Димды, известный своей принципиальностью советский работник, сам попросил разделить квартиру.

— Я депутат, — объяснил он жене, — не могу я себе позволить жить в пяти комнатах, если в той среде, которую я представляю, многие еще ютятся в подвалах. С девятнадцатого года я борюсь за бесклассовое общество, а получится, что боролся только за теплое место под солнцем. Придет время — можно будет эту стену в коридоре убрать.

И вот последние вещи Цилды были увезены, маленькая комната стояла пустая, и голые стены явно взывали к ремонту. Цилда, все делавшая кое-как, даже не удосужилась подмести, и теперь тетушка Паула вооружилась мокрой тряпкой, чтобы придать полу хотя бы сносный вид.

— А ты не мог себя пересилить и простить ей? — спросила Паула. — Только не рассказывай, что сам по этой линии всегда безгрешен.

— Тут другое дело, — ответил Рудольф.

— Чего там другое! С чего это вы, мужчины, вообразили, что вы все какие-то другие?

— Простить я бы мог, но забыть не смог бы. А какой тогда смысл прощать?

— Простил — и живите себе дальше!

— А мне кажется, что была бы одна видимость.

— А на что она поменяла?

— Да вроде две комнаты, только без удобств.

— Как бы не попался какой-нибудь пьяница. Тогда ты скоренько поседеешь. Главное, с самого начала поставить его на свое место! Главное, с самого начала, чтоб уважать тебя привык! Распустишь, потом уже слова ему поперек не скажи!

— Да ладно… Седина у меня уже есть.

— Это еще не седина! Вот у моего мужа, как перевалил за сорок, вся голова была как снег. У тебя еще ничего, у тебя только на висках…

Рудольф ничего не ответил, а пошел убирать большую комнату. Хотя фактически разошлись они с Цилдой уже с год, но он так и не успел по-настоящему обосноваться в большой комнате. Имущество поделили, но все было в куче. Что-то из принадлежащего Рудольфу еще стояло в комнате Цилды, а ее вещи — в комнате Рудольфа. И если они и провели какую-то разграничительную линию, то Сигита ее начисто не признавала и блуждала со своими тетрадками по обеим поделенным через суд территориям, когда ей заблагорассудится. Только теперь он по-настоящему понял, что большая некогда квартира сократилась до одной комнаты, что отступать уже некуда и будь готов обосноваться здесь надолго.

Во дворе послышался шум мотора и громкий голос. Голос этот сливался с шумом мотора и сотрясал дом до самого чердака. Посреди двора стоял плечистый человек в сером, запачканном известкой комбинезоне и исполнял обязанности этакого лоцмана — жестами и возгласами регулировал действия шофера. Грузовик с высоким брезентовым верхом застрял под аркой ворот, которая, проходя сквозь дом, соединяла двор с улицей. Наконец, ободрав арку, грузовик все же протиснулся, из кузова выпрыгнули люди в таких же комбинезонах и поспешно откинули задний борт с немилосердно скрипящими петлями.