Так часто снилось Мишутке, видно, что тосковал он по церковной сторожке и плакал первое время где-нибудь за кустом, вытирая веткой глазенки.

Перед тем как проснуться Мишутке, Порфирий Прокофьич всегда говорил:

- Ну, теперь, Мишутка, немного осталось: дочту вот книгу до корки и -в рай.

Не к добру только Мишутке всегда сон этот снился, непременно кто-нибудь в этот день поколотит или словом обидит, видно по всему, что бог - поп Федот - Мишутку не любит и попадья его тоже, стали бы разве так над Мишуткой казниться, и Нил, может, бил бы потише!

Но на этот раз обернулось все по-другому…

Повалился Мишутка в осоку и долго еще различал Нилову чуню, на которую насели зеленые бесенята с длинными хвостами, чуня оттопырила нос и заковыляла в сторону от заводины, где пролегала дорога.

На дороге стоял человек с большой сумой за плечами и с посохом, повыше будет, чем у попа Федота.

- Доброго добра, добрый челэк, - слышит Мишутка тихий голосок, - где тут на Чертухино выйти?..

- А ты кто такой будешь? - насунулся Нил на старичка с кулаками.

- Да ты, добрый челэк, кулачком не маши: кулак не кадило!

Но у Нила уже заходила рука, не в добрый час подсунулся тут старичок, взметнулся над ним огромный Нилов кулак, но не успел Мишутка сморгнуть, как в ответ просвистел над кудлами Нила набалдашником посох, запрыгали вокруг Нила бесенята, обвивая Ниловы ноги зелеными хвостами, нависли ему на руки и облепили всего с головы, машет Нил длинными руками, откидывая их от себя, но крепче веревок хвосты, путаются у него ноги и не подымаются руки, а посох снова над головой, и слышно, как под ним хряпает Нилова кость на затылке, ломаясь в куски…

Мишутка прижался в страхе за кочку и крепко зажмурил глаза.

*****

Должно быть, пролежал он так немалое время, возле кочки тепло, кто его теперь в осоке увидит?

Потом подошел будто Порфирий Прокофьич, и не в золотом он ораре, а в каком-то чудном балахоне, погладил Мишутку по голове и взял за руку, приподымая с земли:

- Ишь ведь, как он тебя, ирод, взбутычил!

Боль по всему телу потекла от синяков, в голове у Мишутки еще пуще затуманило, предметы переставлялись с места на место, как живые, как всегда бывает, когда в забытьи приходит настоящий сон к человеку, и вот уж опять видит Мишутка царские двери, и Порфирий Прокофьич держит его по-прежнему крепко за ручку, закрывая другой рукой толстую книгу:

- Пойдем, Мишутка: рази ее когда дочитаешь?..

Раскрьыись тут настежь царские двери, и Мишутка рядышком с Порфирием Прокофьичем прошел по половой дорожке, которую выткала Секлетинья из разноцветных тряпок в поминовение мужа, вела она от паперти к алтарю в чертухинской церкви, мужики ее, чтобы не марать, обходили.

Растянулась эта дорожка, кажется Мишутке, на многие версты, долго шли они по ней с Порфирием Прокофьичем и только минули царские двери, теперь похожие больше на сельские ворота на выгоне, сразу попали, но только не в рай, а на ту самую тропку, на которой Мишутка всегда стерег стадо, когда оно разбредалось по лесу: по бокам тут много малины и поглубже сине от пьяники и гонобобля.

- Вот тебе и рай божий! - говорит Порфирий Прокофьич. - Хорошо, малец, что бог создал лес и пустыню!

Знает Мишутка в этом раю каждый кустик, о колючий игольник все лапости ободрал без обутки, пальцы об осоку обшарпал, до самых коленок зудливые цыпки сидят, а все же вот если прищуриться да поглядеть вокруг в кулачок, то словно на все через синее стеклышко смотришь, и в лесу как-то все по-другому…

Скачут белки с елки на елку и не боятся Мишутки, задрали на самые уши пушистые хвосты и грызут клейкие шишки, лущат редкое лакомство в нашем лесу - правский орех, а только моргни - и нет ничего, одни лохмоты от зари на деревьях, похожие на огненные хвосты с белым подпалом.

А там вот… подальше в лесу, там темь ходит, и в чаще прячутся волки, то ли там роса горит за кустами, то ли и в самом деле волчьи глаза…

- Дядя Порфир, вроде как волки!

А огоньки все яснее разгораются в чаще, натыканы они в кустах как красные ягодки, и если уставиться в темноту, то видно хорошо, как важно вышагивают парами волки, поджавши под задние ноги хвосты, языки вывесили на стороны, и с них капают голодные слюни, и то ли это сыплется к ним на волчью тропу из беличьих лапок золотистая шелуха от очищенных шишек, то ли и в самом деле висит над головою большое кадило, роняя меж веток меркотный, разбитый на пятнышки свет…

- Дядя Порфир… волки!

- А ты, малец, волка не бойся! У волка тоже внучата: волчата! Волк много добрей человека!

Голос у дяди Порфира хлибучий, нечеловечий, словно болото под ногой булькает, и лица он не кажет Мишутке, со спины же каждый человек мало понятен…

- Глядь-ка, дядя Порфир, впереди-то у них какой красноглазый.

Вышли волки из чащи и будто вот совсем натрафили прямо на Мишутку, но старичок погрозил им дубинкой, щелкнули они, словно щеколду на воротах закрыли, и свернули с тропы, шерсть на хребте стойком, у переднего уши вперед, как ножи: слушает, где теперь стадо?..

- Страшно, дядя Порфир!

- Полно, дурашка: вишь, они повернули!

- Ой, дядя Порфир, это они с затылка заходят!

- Да что ты мне все: Порфир да Порфир?.. Я, может, и Порфирий, да в плече пошире, чудачок! Вишь, это прохожие волки, идут на свое богомолье, ну а если наткнутся, конешно, спуску не будет!

Идет старичок впереди Мишутки, палочку расстановисто ставит, словно ею щупает землю, не ткнуться бы где о торчок, и будто не с Мишуткой, а сам с собой говорит:

- Хорошо, что бог создал лес и пустыню!

Что это совсем не Порфирий Прокофьич, так теперь-то уж видно, вместо горба сума за плечами, и речь хоть и темная тоже и Мишутке мало понятная, но в словах нет такого заику.

- Да ты что, шикунец, али и в самом деле струхнул? Ну, ладно, коли: оставайся! Хотел я тебя с собой прихватить, да, пожалуй, так-то и лучше!

Забился Мишутка в страхе под чекрыжину и подобрал под себя ноги, видно ему крутую широкую спину, балахон до самой земли, только хорошо во всем не разберешься: налит затылок тяжелым свинцом и в глазах все двоится - и кто это такой, если не дядя Порфир, Мишутке еще страшнее подумать.

Ткнулся он головой в коленки и затаил с молитвой дыхание, в лесу же как-то сразу стемнело, опали с деревьев огненные хвосты, и над лесом побелело большое кадило, только плывет под самый нос земляной земляничный душок, и где-то высоко на колокольне сидит в серебряной ризе бог - поп Федот - и смотрит на Мишутку желтым неморгающим оком…

*****

И в самом деле, Мишутка проснулся, когда солнце уже высоко стояло над лесом и жарило по-летнему напропалую, очутился он действительно на этой самой пьяничной тропке, и как попал сюда с заводины - где же тут разобраться!

Да и самому Мишутке раздумывать много не оставалось, вчерашние синяки надулись и словно ходили по телу, стреляя в бока и затылок, размялся кое-как Мишутка, продрал заспанные глаза кулаком, перекрестился, что цел, и, вспомнив страшного Нила и его опохмелку, со всех ног брызнул в село.

Оказались чудные дела.

С вечера все село переполошилось и встало на ноги от мала до велика, хотя за околицу выйти на ночь глядя никто не решился, стадо без пастухов прибежало само, лошади сперлись грудой в воротах и своротили вместе с ними повору, коровы растыкали друг дружке бока, проминая дорогу, овцы кучкой, как связанные, совались под ноги крупной скотине - забились опрометью, не разбирая дворов, и присмирели, поутру тишина в селе стояла зловещая, ни одна корова не мыкнула, дожидая Нилова рожка, понуро стояли в дворовых углах, как обиженные бабы, испуганными глазами глядя на хозяев.

Только к раннему утру все Чертухино вывалило на поле к лесу с вилами и топорами, с кольями за плечами, словно собрались какое поместье громить; видно было по всему, что стряслась большая небывальщина.