В предыдущей главе мы обнаружили, что все человеческое познание есть продукт нашего сознания и поэтому действительный трансцендентный мир не может восприниматься нами. Все достижимое нами бытие обнаруживается как сознание, каждое восприятие — как понятие сознания. Ясное дело — мы воспринимаем. Но чем же является то, что мы воспринимаем, как не реальным миром?

Толтеки убеждены, что то, что мы воспринимаем, на самом деде является только описанием, только мнением о мире. Эта первая посылка толтекского учения кажется, с учетом всего вышеизложенного, вполне разумной и воспринимается как само собой разумеющееся. Описание мира есть продукт процесса обучения, который начинается в самом раннем детстве. В “Путешествии в Икстлан” Кастанеда так пишет об этом:

Другими словами: “Мы выучиваемся думать обо всем, и затем приучаем наши глаза видеть так, как мы думаем о вещах, на которые смотрим”. 19)

Это сводится к тому, что мы обучаемся нашему восприятию мира, то есть нашему познанию мира через описание мира. Это описание постоянно рефлектирует, отражается к другим людям, так что на протяжении всей жизни практически используется и подкрепляется. Без продолжающегося отражения описания мира паше восприятие потеряло бы непрерывность. Непрерывность событий, своего рода поток — существенный признак нашего повседневного восприятия.

Как же, однако, функционирует наше описание мира, каковы его основные механизмы? Согласно Гуссерлю, основное влияние на описание мира оказывают идеально-типические картины объектов восприятия (Гуссерль называет их “эйдосами”: Eidos — картина, образ), которые позволяют нам классифицировать объекты, различать их и, соответственно, упорядочивать. Возьмем, например, несомненно необходимое для нашей жизни различие “ядовитый — съедобный”. Каждое из этих понятий должно изучаться в отдельности. Мы должны знать признаки ядовитых растений, чтобы не сделаться их жертвой; мы должны узнать их идеально-типический образ и отнести встреченное растение к категории “ядовитый”.

В философской традиции — у Канта или Аристотеля — такая идеально-типическая картина растения, животного или любого другого объекта называется Morphe, что значит образ, облик. В толтекской традиции мы имеем аналогичное понятие. Наше описание мира традиционно содержит огромный инвентарный список таких образов, которые позволяют нам различать при необходимости вещи и служат предпосылкой возникновения речи и систем понятий. Мы можем любое существующее понятие — будь то дерево, цветок, бабочка, кошка, собака и т. д. — связать с одним из визуальных идеальных образов, картин.

Однако маленький ребенок не являющийся еще членом описания мира, скорее всего назовет, согласно своему опыту, кошку “мяу-мяу”, а овцу “бе-е”. Однако и на этом уровне он уже научился, благодаря постоянным заботам своих учителей, связывать живого зверя с рудиментарным понятием.

Однако если описание мира полностью способно к функционированию, то влияние этой системы понятий-образов настолько возрастает, что мы можем отныне воспринимать и думать только в жестких образцах описания. Приведем один пример для пояснения вышеизложенного. Пусть мы наблюдаем дерево. Это дерево уникально, оно — единственное в своем роде, другого такого больше нет в Универсуме (в смысле материи, энергии и вообще существования). И однако мы причисляем этот уникум к семейству деревьев. Восприятие среднего человека предлагает нашему уникальному дереву точно такой же вид, как если и не всем, то во всяком случае многим другим деревьям. Интересующийся предметом дилетант заметит, возможно, по форме листьев, что речь идет о дубе. Ботаник распознает по виду плодов, о каком виде дубов идет речь. Он заметит еще и много других особенностей.

Однако во всех этих случаях мы имеем дело с обобщающим категоризированием — каждый из люден имеет жесткий, оказывающий па него влияние образ дерева, без которого невозможно ни распознавание, ни классифицирование специалистом. Но ни один из наших наблюдателей не видит особенность существования этого уникума творения, эту самостоятельно живущую энергию, которая и составляет сущность данного “дерева”.

Только тот, кто способен устранить проекции нашего знания о мире, наше описание мира, признает действительную уникальность наблюдаемого феномена. Маленькие дети имеют способность непредубежденного, свободного от предрассудков созерцания, поскольку они еще не испытывают сверхмощного влияния Описания мира. Когда они исследуют какой-нибудь предмет, они рассматривают его очень углубленно, трогают его, пытаются укусить и т. д. Они не размышляют ни о потенциальной полезности феномена, ни о цеди своих действий. Они полностью погружены в свои исследования, раскрыв широко глаза и направив взгляд на объект, при этом они частенько открывают и рот. В исследованиях человеческого поведения такое типичное выражение лица называют “лицом внимания”. Выражение сосредоточенного внимания можно наблюдать не только у людей, но и у большинства других приматов. Оно пошляется всегда в момент, когда воспринимается что-то новое, чуждое или неожиданное.

Протестируйте сами разок это выражение лица: направьте ваш взгляд с широко раскрытыми глазами на любой предмет вашего окружения, позвольте подбородку удобно отвиснуть. Вы убедитесь, что с таким выражением лица, “лицом внимания”, невозможно думать. Внутренний диалог, который поддерживает и оживляет наше описание мира, останавливается на мгновение в этом положении. Как было описано в предыдущей главе, только через такую остановку внутреннего диалога и приходят толтеки к своему “видению”. Поэтому нет ничего удивительного, что Ла Горда, еще одна ученица дона Хуана, использует в качестве вспомогательного средства в ее “видении” именно это “лицо внимания”.

Уже такие простые техники могут вызвать эффект, подобный не-деланию толтеков или феноменологической редукции Гуссерля. Техники не-делания, которым посвящены две дальнейшие главы, представляют, конечно, более эффективные возможности остановки тирании описания мира. Они позволяют вернуться к тотальному опыту чистого наблюдения ребенка. Специально примененные техники не-делания могут положительно повлиять и даже устранить навязчивые идеи и невротические проявления в манере держать себя. Различные направления медитации используют, в принципе, аналогичный способ действия.

Кто-то уже сейчас хочет задать вопрос: почему вообще нужно стремиться к остановке внутреннего диалога? Что плохого содержится в нашем описании мира? И внутренний диалог, и описание мира, без сомнения, имеют смысл и необходимы.

Мы не будем здесь подвергать сомнению необходимость описания мира, но это описание должно занимать лишь полагающееся ему место! Оно должно постоянно проверяться и обновляться, так как в нем полно предрассудков, которые превращают описание мира в нашего тирана. Такие предрассудки, например, заключаются в суждениях типа “Ночная бабочка — вредная моль”, “Пауки омерзительны и опасны” или “Одуванчик и полевой мак являются докучливыми сорняками”.

Эти и подобные предрассудки привели целые поколения ослепших людей (слепых из-за описания мира) к бессмысленному преследованию и уничтожению другой жизни. И jtqmv сумасшествию еще и сегодня не видно конца. Дело зашло так далеко, что одни люди подозревают, преследуют и убивают других людей только потому, что те имеют другой цвет кожи, религию иди даже только способ питания. Проблема, которая, к сожалению, вновь актуальна сегодня. Пока толерантность и любовь к ближнему будут оставаться только отвлеченными понятиями в совершенно окостеневшем описании мира со всеми его предрассудками и глупыми, но опасными мнениями, они всегда останутся только понятиями. Основательная ревизия описания мира у отдельного человека необходима для того, чтобы, подведя баланс, действительно — то есть “действенно” — что-то изменить. Когда изменяется описание мира, изменяемся и мы сами и изменяется наш мир.