в) Некоторые противники смертной казни, увлекаясь желанием доказать бесполезность этого наказания, впадают в крайность: так, одни приписывают ей увеличение преступлений; другие готовы даже доказывать, что смертная казнь вообще не имеет ничего страшного и даже более, что отнятие жизни посредством гильотины или веревки не только безболезненно, но сопровождается некоторыми приятными грезами. Первое мнение достаточно основательно опровергнуто вышеизложенными доводами о происхождении преступлений, принадлежащими Силвеле, который не замечает, впрочем, что его доводы столько же опровергают его противников, сколько говорят и против него самого. Метафизические же доводы о том, что смертная казнь совершенно не страшна, потому что она есть удел каждого, и что разные мудрецы считали ее успокоением, а также физиологические соображения о безболезненности и даже некоторой приятности отнятия жизни посредством гильотины или виселицы, хотя бы они в научном отношении и были справедливы, противоречат общему ощущению, общей настроенности.

г) Защитники смертной казни готовы навязать своим противникам намеренное или ненамеренное стремление доводами против действительности и полезности смертной казни подорвать необходимость и пользу других наказаний. Повод к этому подают отчасти те из противников смертной казни, которые, отвергая устрашительность смертной казни, признают, однако ж, это качество за другими наказаниями; таким образом, защитникам не стоит большого труда, применив аргументы своих противников против смертной казни к другим наказаниям, доказывать, что эти аргументы подрывают основание вообще всех наказаний. Но дело в том, что как смертная казнь, так, очевидно, и другие наказания не имеют той устрашительной силы, чтобы удерживать от преступлений других; и те противники смертной казни, которые доказывают бессилие страха смертной казни и силу страха других наказаний, сами себе противоречат и подрывают силу собственных доводов. Но отрицание устрашимости наказаний не есть еще отрицание вообще наказаний.

Наказания необходимы и полезны и помимо устрашительной и сдерживающей силы, которую им прежде приписывали, но которая при более глубоком изучении дела оказалась не существующею: они полезны тем, что они отнимают возможность у самого преступника делать преступление и причинять вред обществу; они отнимают или физическую, или нравственную возможность вредить. Если, правда, на деле наказания не всегда способствуют возрождению в преступнике нравственной невозможности делать преступления и даже производят обратное действие, то это зависит от дурной организации тюрем, а не от самого наказания. Все стремления современных обществ направлены в деле наказаний к тому, чтобы сделать из них орудие нравственного перерождения; если эти стремления не имели вполне удачных результатов, то это еще не значит, чтобы они были неосуществимы.

Из изложенного следует второе положение относительно смертной казни: это наказание не только не необходимо для общественной безопасности, но оно и не содействует охранению жизни отдельных граждан.

III. Смертная казнь не только бесполезна, но она еще приносит положительный вред, говорят противники. Совершение смертных казней действует самым пагубным образом на нравы народа. На людей нежной организации, одаренных добрыми чувствами и развитым умом, которые по своей натуре не способны к преступлению, исполнение смертного приговора производит болезненное, подавляющее впечатление; оно заставляет их страдать; оно возбуждает в их душе чувство ужаса, бесконечную жалость и сострадание к участи несчастного, падшего человека, у которого отнимается возможность загладить свое преступление деятельным, а не формальным покаянием. Нередко во время казней можно видеть слезы сожаления и искреннюю печаль на лицах зрителей;[9] некоторые даже падают в обморок. Особенно потрясающее действие производят казни тогда, когда они совершаются над осужденным, впадшим в бесчувственное состояние, или таким, который был болен и которого вылечивают для казни или, наконец, когда казнят того, который до последней минуты утверждает свою невинность. Как болезненно отзываются казни на некоторых личностях, об этом собрано много фактов. Один крестьянин не раз видел исполнение смертных казней, впадает в сумасшествие, его начинает преследовать мысль, что он будет казнен; ничто не может его разуверить, и он испытывает ужасные муки, подобно тому, как осужденный на смерть. Во время господства революционных трибуналов во Франции, страх до такой степени овладел одним молодым человеком, что он потерял всякую власть над собою: один вид чиновника до того действовал на него, что его речь и его голос совершенно изменялись; постоянная меланхолия, ослабление духа, упадок мыслительной способности, непобедимая страшливость, стеснение груди и другие болезненные припадки — таковы были признаки его помешательства. Пьеркен приводит и другие случаи помешательства зрителей, судей, палачей, самих осужденных, вызванного исполнением смертной казни; по его же словам, подобные случаи собраны и другими психиатрами, как то: Пинелем, Эскиролем, Матеи, Жорже, Простом и многими другими. Таким образом, смертная казнь в одних вызывает хотя и добрые чувства, но тем не менее не в свою пользу.

Совершенно иным образом она действует на необразованную и тупую или отупевшую массу народа; для нее лишение человека жизни с соблюдением разных обрядов составляет зрелище, повод для развлечения и болтовни. Напрасно защитники смертной казни воображают, что она на массу имеет влияние наставительное, обуздывающее, наводящее на размышление. По самым достоверным наблюдениям поведения массы, выходит нечто противоположное. Равнодушие, разговоры о наружности и внешнем поведении осужденного, грубые шутки,[10] склонность к скандалу[11] — вот обыкновенное поведение массы. В Пруссии целые толпы праздношатающихся тотчас по совершении казни бросались на месте экзекуции играть в снежки. Диккенс следующим образом описывает поведение толпы во время казни в 1849 г. мужа и жены Манинов: «Нечестивое и легкомысленное поведение бесчисленного множества народа представляло такую ужасную сцену, какую едва ли человек может себе представить и какую трудно встретить в какой-нибудь языческой стране под солнцем. Ужас виселицы и преступления, которое довело несчастных убийц до этой казни, исчезли в моей душе пред ужасным поведением, мимикой и разговорами собравшихся зрителей. Как будто имя Христа никогда не было слышно в этом мире, как будто само собою разумеется, что люди должны гибнуть как животные». Иногда казни подают повод к большим беспорядкам: это особенно случается тогда, когда палач сразу не успевает отрубить голову и жертва подвергается ужасным мукам. То же бывает тогда, когда осужденный с отчаяния вступает в формальную драку с палачом и таким образом будит грубые инстинкты зрителей. Когда в 1848 г. в Англии казнили мужа и жену Манинов, то муж начал драться с палачом. В толпе народа послышались ругательства, проклятия и даже угрозы против палача и судей. По совершении казни восковые фигуры казненных, вместе с изображениями других убийц, были выставлены в заведении г-жи Тюссо и показывались любопытным за деньги.[12]

Но это только внешнее, если можно так выразиться, отрицательное действие казней на зрителей. Внутреннее их действие несравненно гибельнее. Человек есть существо, склонное к подражанию. Совершение смертных казней вызывает в нем эту способность, приучает его наглядным примером к пролитию крови; естественный ужас, врожденное отвращение к пролитию крови мало-помалу покидают сердца граждан, и вместо их заступают бесчувственность и равнодушие к человеку и человеческой жизни, жестокосердие и тупость чувства при видении жестоких сцен. В эпоху Французской революции гильотина сделалась обыкновенным домашним украшением. Вольней рассказывает, что в третий год Французской Республики он видел во время путешествия по Франции детей, забавлявшихся, в подражание тогдашним судам, сажанием на кол котов и гильотинированием птиц. То же самое явление повторилось в Нидерландах после введения гильотины. Английский писатель Филипс рассказывает, что в Ньюгете непосредственно после казни дети в виде забавы разыгрывали церемонию казни: один мальчик играл роль осужденного, другой — роль священника, третий — роль шерифа, и все это каждым делалось с великою радостью.[13] Таким образом, школа казней есть школа варварства и ожесточения нравов: вместе с убийством телесной жизни преступника убивается нравственная жизнь народа, говорит Шлаттер. Но влияние смертных казней не выражается только в общем ожесточении нравов народа, но является ближайшею и непосредственною причиною, вызывающею новые тяжкие убийства; пролитие крови в виде смертной казни развивает манию убийства. В подтверждение этого психиатрами собрано бесчисленное множество самых достоверных фактов. Один мужчина, будучи свидетелем, как толпа спешит на казнь убийцы, чувствует желание сделаться в свою очередь героем подобной сцены, для чего и совершает убийство. Старый солдат немец, жаждя наслаждаться будущею жизнью, хочет быть казненным, для чего убивает маленькую девочку. На другой день после казни Манинов одна девка вонзила в другую нож, говоря, что она хочет крови из ее сердца, хотя бы ее постигла участь Манинов. В 1863 г. в Чатаме повешен был убийца Буртон (по убеждению многих, одержимый сумасшествием). Спустя несколько недель в том же городе совершено было убийство невинного дитяти: преступник повторял, что он хочет быть повешенным. Еще яснее выразилось деморализующее влияние смертной казни в Ливерпуле. В 1865 г. два человека были казнены за убийство. В следующие месяцы 11 человек были обвинены в подобном же преступлении и из них четыре были казнены. Казнь привлекла 100 тысяч зрителей. После нее в течение нескольких месяцев совершено одно за другим в три раза более убийств. В Лондоне и его окрестностях незадолго до казни и непосредственно после казни Миллера, процесс которого приобрел европейскую известность, совершено было несколько убийств и покушений на это преступление. Некоторые убийцы прямо упоминали имя Миллера. За день пред его казнью солдат Гринсвуд пытался убить Маргариту Сюливан в Лондоне; во время ареста на месте преступления он сказал полисмену: «Если бы вы не пришли, я бы с нею покончил. Я буду повешен за нее. Я не надеюсь болтаться около Миллера за такую женщину, как она». Накануне казни Миллера Елизавета Бурнс перерезала горло своему маленькому сыну; она сказала суду: да, я это сделала, я убью всех, я хочу быть повешенною. Вечером, в самый день казни Миллера, Жаксон убил Робертса.