Смертная казнь не препятствует совершению убийств, следовательно, говорят, ее нужно уничтожить и заменить каторжными работами. Но если страх смертной казни не воздерживает от убийств, неужели страх каторжных работ может этого достигнуть? Благодаря всемогуществу присяжных, из десяти убийц восемь избегают смертной казни и попадают в каторжные работы, и однако ж убийства совершаются. Следовательно, и каторжные работы не останавливают убийц; следовательно, и это наказание должно уничтожить? А идя далее по тому же пути, не следует ли уничтожить и тюрьмы и изобрести такое гомеопатическое наказание, которое заменит и эшафот и все прочее? Конечно, смертная казнь не останавливает всех убийц, подобно тому как медицина не вылечивает всех больных, пожарные трубы не тушат всех пожаров. Но она положительно останавливает многих. Кто может сказать, что без нее число преступлений не было бы больше против того, которое теперь совершается? Из того, что на месте и во время совершения казней совершаются преступления, — ничего не следует; частные случаи — не доказательство. Напрасно думают, что преступники не взвешивают получаемае выгоды от преступлений с наказанием, положенным за оные. Есть воры, которые, несмотря на то, что ночное время благоприятствует воровству, никогда не воруют ночью, потому только, что ночное воровство ведет за собою более тяжкое наказание.[8] Воры-убийцы составляют исключение по той же причине. Итак, страх смертной казни есть самый действительный для противодействия преступлениям. Он был бы еще действительнее, если бы присяжные не оказывали снисхождения и сожаления убийцам, если бы они не находили смягчающих обстоятельств там, где разум бессилен их отыскать.
Когда-то Монтескье сказал: опыт убеждает, что в тех странах, где существуют мягкие наказания, ум граждан поражается ими в такой же мере, в какой в других странах он поражается великими казнями. В этих словах противники смертной казни видят подтверждение того, что смертная казнь не производит устрашительного действия. Но этот вывод неверный. Слова Монтескье должно понимать в том смысле, что на граждан, более образованных и более нравственных, мягкие наказания производят такое же действие, как жестокие казни на граждан другой страны, отличающихся грубостью и невежеством. Из этого не следует также выводить заключения, что по принципу — наказания мягкие производят то же самое действие, как строгие, а только то, что систему наказаний должно приводить в соответствие с состоянием просвещения и характером народа. Допустить противоположное, т. е. принять за абсолютную истину положение: мягкие наказания производят то же самое действие, что и жестокие, значило бы признать, что, следуя этому принципу и только смягчая более и более наказания, можно довести наказуемость до нуля.
Утверждать, будто люди не боятся смерти, — значит утверждать ложь, восставать против природы, заявлять верх бессмыслицы. «Войдите, — говорит Броли, — в первую тюрьму и предложите осужденному на смерть заменить казнь, его ожидающую, всяким другим наказанием, как бы жестоко оно ни было, — вы увидите, как вы будете приняты со всех сторон. С другой стороны, попытайтесь под видом человеколюбия и сострадания послать на казнь человека, осужденного на вечные каторжные работы, — общественное негодование поднимется против этой ужасной иронии. Самый жар, с которым противники смертной казни домогаются ее отмены, свидетельствует о том ужасе, который она внушает. И если этот ужас велик в тех, которым она не грозит, то крайне смешно доказывать, что он мал в тех, которым она грозит». Поэтому совершенно ложно положение Люкаса, что на десять осужденных по крайней мере девять не обнаруживают никакого признака страха. Для восстановления истины следует сказать, что только некоторые осужденные показывают презрение к смерти; все же остальные в страшную минуту казни обнаруживают больший или меньший ужас. Человек боится наказаний; он избегает некоторых действий, чтобы не потерять известных благ. Странно предполагать, что он презирает самое большее, самое ужасное из всех, словом, то, которое разом и навсегда лишает его всех прав и всех благ и которое низвергает его, покрытого бесславием, в страшную и неизвестную вечность.
Оценка доводов за и против устрашимости смертной казни приводит к следующим заключениям:
а) По-видимому, нет ничего нагляднее, проще и очевиднее, как устрашимость смертной казни. Человек чувствует ужас при одном мысленном представлении этого наказания. Наблюдения над осужденными, за немногими исключениями, так же подтверждают, что эта казнь производит страх и ужас на душу человека. И однако ж эта очевидность похожа на ту, которая удостоверяет нас, что солнце ходит вокруг земли: первобытная вера в устрашимость смертной казни столько же достоверна, как убеждение простого человека, что солнце идет с востока на запад. С прошедшего столетия стали замечать, что разнообразные виды смертной казни нисколько не способствуют уменьшению тяжких преступлений; это — первое возникновение сомнений касательно устрашимости смертной казни. И в самом деле, нельзя было не усомниться в силе смертной казни, если после стольких столетий ее применения в самых ужасных и изысканных формах преступление со своей стороны ничего не потеряло ни в количественном, ни в качественном отношении. Но вывод этот в то время имел за себя недостаточные и односторонние доказательства. Преступления не уменьшаются, когда преступников карают самыми жестокими казнями: но кто поручится, что число их не увеличится, когда отменить эти казни? Этот вопрос был разрешен последующими переменами в области уголовного законодательства. Уничтожение во всех европейских кодексах квалифицированной смертной казни, отмена ее за большую часть преступлений, редкость исполнения смертных приговоров, наконец, полное изгнание ее из кодексов некоторых государств — эти важные перемены отнюдь не сопровождались ни увеличением тяжких преступлений, ни уменьшением общественной и частной безопасности. Таким образом, к прежним опытам, доказывавшим, что смертная казнь в самых даже жестоких формах не способствует уменьшению казней, прибавились новые, подтверждающие, что отмена ее не имеет никакого влияния на увеличение преступлений. Уже в прошедшем столетии убеждение, что смертная казнь не устрашает, шло рука об руку с возникавшим тогда мнением о том, что количество преступлений не есть случайное явление, а результат более или менее постоянных, более или менее неизбежных причин, скрывающихся как в природе человека, так и в природе обществ. В нынешнем столетии Кетле, Гери и Вагнер самыми неопровержимыми статистическими цифрами подтвердили эту истину и таким образом нанесли окончательный удар теории устрашения вообще и устрашимости смертной казни в частности.
б) Эти научные опыты как будто не существуют для защитников смертной казни. Одни из защитников продолжают отстаивать смертную казнь, ради ее специальной устрашимости, единственно потому, что им не знакомы ни история смертной казни за последние сто лет, ни статистические работы новейшего времени. Другие, более знакомые с новейшими наблюдениями над действием смертной казни, не могут не признать их опасения; но по старой вере в силу смертной казни и по особенному взгляду на уголовную статистику хотят примирить новое со старым, отделываясь такою голословною фразою: если смертная казнь не удерживает от преступлений всех, к ним склонных, то все-таки она удерживает многих или, по крайней мере, некоторых. Эта фраза давно пущена в обращение и сделалась у всех защитников общим местом; лет тридцать тому назад, когда Миттермайер стоял в противоположном лагере, он любил повторять эту фразу. Защитники смертной казни, которые твердят об устрашимости смертной казни на основании разных проявлений между людьми страха пред этим наказанием, похожи на того человека, который, несмотря на научные доводы о вращении Земли вокруг Солнца, все-таки твердит: не Земля, а Солнце ходит вокруг Земли, меня в этом убеждают собственные мои глаза.
