1) В период безгосударственный человек сам был и судьей, и палачом. Так как в то время физическая сила составляла главное достоинство человека, а пролитие крови человеческой принадлежало к самым обыденным явлениям и к самым естественным следствиям тогдашнего быта, то обязанность палача не только не была постыдна, но и пользовалась большим почетом. Поэтому совершенно несостоятельно довольно распространенное мнение о вечном позоре палачей.
2) Возникавшее государство является не только централизатором сил материальных, но и систематиком нравственных убеждений тогдашнего общества. Оно возводит в принцип существовавший факт. Физическая сила и с образованием государства остается преобладающею, само государство возникает среди насилия и кровопролития и в значительной степени благодаря им. При таких обстоятельствах, очевидно, должность палача могла пользоваться только почетом. Поэтому нет ничего удивительного, что она окружена была ореолом святости и глубокого уважения и что она привлекала к себе самых высокопоставленных в обществе лиц. Поэтому также понятно, почему древний законодатель почел совершенно уместным призвать благословение Божие на тех исполнителей казней, которые в один день казнили 3 тыс. человек.
3) С развитием общества, с видоизменением социальных отношений, с переменою религиозного, нравственного и научного миросозерцания и преобразованием государств — этим результатом всех остальных перемен, иссякает прежняя потребность в пролитии крови, и сила кулака заменяется силою сознания и умения отстаивать без насилия добытые права. При таком состоянии общества обязанность палача должна была пасть во мнении человека и с каждым шагом общественного развития больше и больше возбуждать к себе пpeзрение и отвращение. Поэтому нельзя не признать нелепостью апотеозу палача, нарисованную для нашего времени де Местром в следующих выражениях: «По внешности палач создан как и мы; он рожден так же, как и мы; но он есть существо необыкновенное, и для того, чтобы он существовал в семье человеческой, нужно было особенное повеление, Fiat творческого могущества… Все величие, все могущество, вся субординация покоится на нем; он есть и ужас, и связь общества человеческого. Удалите из мира этого непостижимого деятеля, и в то же мгновение порядок уступит место хаосу, троны разрушатся и общество исчезнет». Читая эти слова, как будто слышишь задушевные убеждения брамина, друида или жреца мрачного Одена, которые, казня собственноручно преступников, мнили службу приносити Богу. Де Местр впал в ошибку, противоположную ошибке Румье: Румье, заметивши всеобщее презрение к палачу современных нам европейских обществ, вообразил, по незнакомству с давно прошедшею цивилизациею народов, что этот позор был вечно неразлучен с обязанностью палача; де Местр, поставивший для себя задачею не признавать совершившихся событий и качеств новой цивилизации, изобразил значение палача для нашего времени по идеалу отжившей цивилизации.
Общий вывод
Нет ничего бесплоднее и в научном отношении неуместнее, как отвлеченно-схоластическое, помимо истории и действительной жизни народов, решение вопроса: справедлива или несправедлива, необходима или не необходима смертная казнь. Подобный способ решения этого вопроса не может повести ни к каким научным результатам; он порождает только бесполезные словопрения и игру в слова. Решение вопроса посредством этого метода совершенно зависит от личного вкуса и личных наклонностей, а самый процесс решения напоминает беганье белки в колесе. Причина негодности этого способа решения лежит в отсутствии нейтрального решителя спора — в устранении факта или, что то же, — прошедшей и настоящей жизни народов. Так как в сочинениях, написанных о смертной казни, преобладает этот способ решения, то здесь лежит главная причина, отчего гораздо больше было говорено о смертной казни, чем сказано дела, больше затрачено труда на решение этого вопроса, чем добыто пользы.
Вопрос о смертной казни можно решить только тогда, когда мы признаем верховным судьею и решителем совершившийся и совершающийся факт или, что одно и то же, — прошедшую и настоящую жизнь человечества; словом, если мы подчиним наши личные взгляды нелживому авторитету действительности.
Человечество не есть организм неподвижный, неизменно остающийся в одном и том же положении, но вечно живой, развивающийся и идущий по пути усовершенствований. Одно из видоизменений его состоит в исчезании одних потребностей и учреждений и в нарождении других. Но так как и исчезание и нарождение совершаются постепенно, по известным неизменным законам, как и всякий процесс разложения или создания, то очевидно, что в одно и то же время, об руку с старою потребностью и старым учреждением, могут возникнуть и существовать новые, что по мере разложения одних происходит развитие и усиление других и что, наконец, может настать время, когда новая потребность и новое учреждение дорастут до полного вытеснения старых. Как одновременно существуют старые и новые потребности и новые учреждения, так же само одновременно уживаются два философских воззрения; из них одно силится оправдать необходимость старых потребностей и учреждений, другое — новых, причем каждое воззрение старается доказать несостоятельность противоположного. Окончательная победа нового философского воззрения может закрепиться только событием. Чтобы до этого решить, на стороне каких потребностей и учреждений находится сила и правда, необходимо спросить историю народов.
Быт первоначального человека и его умственное и нравственное состояние условливали необходимость и частое употребление смертной казни. В глубокой древности уголовное право и право войны почти сливаются, и убийство в виде наказания носит характер убийства в виде войны — и наоборот. В это время не существует никакого нравственного и общественного удержу для применения смертной казни; ею пользуются с полным безразличием и крайнею необузданностью. Поэтому в первобытный период, который есть время наибольшего в качественном отношении применения этого наказания, смертная казнь является в высшей степени неизбежным и частым явлением и не может не считаться самым необходимым, самым справедливым и даже божественным учреждением.
Вместе с зарождением обществ начинается ограничение или качественное уменьшение смертных казней: область уголовного права отделяется от области права войны, устанавливаются правила, запрещающие казнить без различия, словом, вводится известная система и известная правильность. Однако ж самая организация обществ сопровождается такими обстоятельствами, которые необходимо должны поддерживать великую потребность в смертной казни: в основу всех обществ легло рабство, или состояние бесправия и беззащитности целых масс народа; еще неокрепшее общество и государство должны были энергически защищать свое существование от нападений; объединение, как общественное, так религиозное и умственно-нравственное, совершалось при содействии жестоких мер. Вот почему образование и укрепление государств везде и всегда сопровождалось обильными казнями; потому-то в этот период, который есть в количественном отношении самое обильное время смертных казней, она является таким наказанием, в справедливости и необходимости которого вообще не сомневаются.
Когда окончена работа создания государств, когда добыто формальное единство, умственное, нравственное и религиозное — потребности человека изменяются. Государство и его учреждения приобретают такую крепость, что для поддержания их нет нужды в жестоких мерах. Благодаря государственной жизни человек достигает той степени экономического, общественного и умственно-нравственного развития, для дальнейших успехов которого необходимо принятие целесообразных мер, а не жестокая система наказания. Естественным следствием всестороннего обеспечения является смягчение нравов, с чем тесно соединено исчезание нравственной необходимости смертной казни. В это-то время является и философское сознание, что смертная казнь есть наказание несправедливое, бесполезное и ненужное.
