Не исключено, что на мою игру повлияло не только отсутствие опыта. Причиной могло стать и внутреннее смятение, которое я подспудно ощущал. Перед отъездом на турнир я был в больнице у дедушки. Ему только что сделали серьезную операцию, но он уже чувствовал себя хорошо. Наше прощание, как обычно, было очень теплым и немногословным — дедушка не любил лишних слов. Я уезжал в надежде, что через месяц мы встретимся дома… Кризис наступил внезапно. Когда я играл первую партию, его уже не было в живых. Мне об этом не сообщили: мама говорила по телефону, что дедушка еще в больнице («какие-то осложнения»). Почему мне было так тревожно? После смерти отца прошло уже больше десяти лет, и я как-то не думал о том, что снова придется ощутить горечь и боль утраты близкого человека.
Стало традицией: после возвращения с турниров мы с мамой ехали на еврейское кладбище, где похоронен отец. В тот октябрьский день 1981 года меня повезли на армянское кладбище. Рыдания долго сотрясали меня. Мама не пыталась утешить, она понимала, что сейчас ее сын прощается и с дедушкой, и с детством… Долго еще я не мог привыкнуть к тому, что в доме остался только один мужчина. Бабушка предложила мне занять за столом место дедушки, но я до сих пор не могу это сделать…
Шахматный мир еще находился под впечатлением от убедительной победы Карпова в Мерано, а отборочные соревнования нового цикла уже начались. Для советских шахматистов отбор начинался с высшей лиги 49-го чемпионата СССР (Фрунзе, декабрь 1981 года). Многие специалисты, включая и Ботвинника, считали, что в этом цикле наиболее вероятным претендентом на шахматную корону окажется один из трех — Белявский, Каспаров или Псахис. Все трое были участниками того чемпионата, кстати, самого молодого по составу за всю предшествующую историю советских шахмат. И неудивительно, что один из двух его победителей тоже стал самым молодым чемпионом страны.
По словам Чингиза Айтматова, большого любителя шахмат, «все участники сражались так, словно это был важнейший турнир в их жизни».
В чемпионате прошли проверку боем новые продолжения в известных теоретических позициях. Классический подход к шахматам ставит перед черными в дебюте в качестве первоочередной задачи достижение равенства. Однако многие шахматисты активного стиля никогда не ограничивались столь прагматичным подходом к дебютным проблемам. Сейчас есть системы, в которых черные с самого начала стремятся перехватить инициативу, тем самым оспаривая традиционную привилегию белых в дебюте — право на получение преимущества. Ботвинник шутил, что ситуация чем-то напоминает танец, в котором дама проявляет инициативу и начинает вести партнера.
И, как уже не раз бывало, первые исследования в этом направлении предпринял именно Ботвинник. Он часто применял забракованные теорией дебютные построения, полагаясь на свой глубокий анализ и понимание нюансов избранного продолжения. Немало блестящих побед одержал он именно в таких «неблагополучных» системах. И одна из них по праву носит имя своего создателя. Даже на фоне современных сложнейших контратакующих вариантов система Ботвинника в славянской защите выделяется остротой, запутанностью возникающих позиций. Долгое время обилие возможных опасностей отпугивало от нее белых, но в последние годы теория системы шагнула далеко вперед.
Так уж получилось, что на фрунзенском чемпионате мне пришлось вступить в теоретическую дискуссию как раз по системе Ботвинника. Речь идет о партиях с Геннадием Тимощенко и Иосифом Дорфманом (оба в будущем стали моими тренерами). Должен заметить, что в шахматах победа не всегда разрешает теоретический спор. Ведь соперник во время партии, возможно, просто что-то упустит в своих предварительных расчетах, а ваш следующий оппонент глубже проанализирует критическую позицию и вообще опровергнет всю идею. Подобная ситуация возникла после окончания моей партии с Тимощенко, в которой я пожертвовал коня и добился эффектной победы.
Сразу по окончании тура вспыхнули споры. Корректна ли жертва фигуры? Не могли ли черные сыграть сильнее? Критическую позицию, возникшую на 30-м ходу, анализировали почти все участники чемпионата. В конце концов большинство пришло к выводу, что при правильном продолжении черные могли выиграть. Свешников во всеуслышание объявил, что берется это доказать, когда мы встретимся с ним в предпоследнем туре. Вернувшись в гостиницу, я долго не мог успокоиться, снова и снова просчитывал варианты, пока, наконец, в два часа ночи не нашел выигрывающее продолжение.
На следующее утро, к общему удивлению, я снова пошел на систему Ботвинника. Зрители были поражены, увидев, что за 40 минут мы с Дорфманом умудрились сделать 30 ходов, — так стремились поскорее добраться до критической позиции. Дорфман был уверен, что выиграет, я тоже верил в свои аналитические выкладки. Уже мой 31-й ход оказался для соперника неожиданным, а 35-й подчеркнул беспомощность черных фигур, которые были не в состоянии прийти на помощь своему королю.
Но, быть может, Свешников сумел бы найти другое возражение? Я так и не узнал этого: челябинский гроссмейстер, видно, пришел к заключению, что осторожность — лучшая сторона доблести, и, когда мы встретились, уклонился от системы Ботвинника…
К последнему туру Псахис опережал меня на пол-очка (наша встреча в начале турнира закончилась моим поражением; всего в чемпионате я проиграл тогда только две партии). Его положение было явно предпочтительнее еще и потому, что он играл белыми против Агзамова, а мне предстояло черными бороться с Тукмаковым, которого лишь ничья отделяла от бронзовой медали. Но финальные туры не всегда подчиняются законам логики.
Ситуация для меня была однозначной: всё или ничего! Поэтому я остановился на староиндийской защите, своем старом, испытанном оружии. Система, избранная Тукмаковым, не обещала белым многого, но имела то преимущество, что резко ограничивала активные возможности черных. Надо было что-то предпринимать… Конечно, я понимал, что попытка уклониться от освященных теорией продолжений связана с серьезным риском, но иначе надо было расстаться с мыслями о чемпионском звании.
Уже на 7-м ходу я пожертвовал пешку, получив взамен живую фигурную игру. Тукмаков мог многочисленными разменами добиться ничьей, но отказался от этого. Становилось очевидным, что соперника захватил азарт борьбы и, желая наказать меня за авантюрную игру в дебюте, он забыл о стоявшей перед ним спортивной задаче. Это было мне на руку, так как давало возможность проявить инициативу.
Понимая, что все мосты сожжены и судьба партии решится в открытом бою, я пожертвовал вторую пешку. Это отвлекло белую ладью, что неожиданно выявило слабость первой линии. Фигуры белых сгрудились на ферзевом фланге, а черные тем временем начали подбираться к неприятельскому королю.
Я чувствовал, что Тукмаков не сознает грозящей опасности, и на первый взгляд у белых действительно все было в порядке. Но только на первый взгляд. Огромная энергия, заложенная в черных фигурах, вдруг начала вырываться наружу. С опозданием Тукмаков стал перебрасывать фигуры назад, но они лишь становились новыми мишенями для моих фигур.
При желании я уже мог эффектно форсировать ничью, и в любой другой ситуации такая ничья принесла бы мне огромное творческое удовлетворение. Но в этот день я шел на риск как раз для того, чтобы избежать ничейного исхода! И тут, когда опасность стала видна невооруженным глазом, когда черные фигуры захватили все ключевые позиции, Тукмаков растерялся. В принципе проигрыш белых был предрешен, но обилие угроз и недостаток времени привели к грубому зевку, в один ход погубившему партию.
Долго колебалась чаша весов в партии Псахис — Агзамов. В какой-то момент даже казалось, что Лева близок к победе, однако упорной защитой соперник разбил все его надежды на атаку. Решив не выпускать синицу из рук, Псахис предложил ничью, но, к своему удивлению, натолкнулся на отказ. В конце концов партия все же закончилась вничью.
Это была драматическая гонка, в которой мы с Псахисом, сменяя друг друга, лидировали на протяжении всей дистанции и в итоге вместе пересекли финишную черту, оторвавшись от ближайших преследователей на два с половиной очка! Обоим были вручены золотые медали чемпионов СССР.
