Остальные новгородские ладьи пристали к берегу под самой крепостной стеной. Купец Прохор легко сговорился с костромскими мытниками не досматривать товара. Сколько полновесных серебряных гривен ушло из кисета купца после этого разговора, знал только он сам да старшина мытников, быстроглазый мирянин Федька. Но серебра жалеть не приходилось.
Медленно тянулись дни.
Переяславцы изнывали от духоты и безделья в тесных трюмах.
Боярин Фофан, показывая пример дружинникам, безвылазно сидел в крохотной каютке кормчего, поставленной на корме ладьи. Выходить на свежий воздух он разрешал только глубокой ночью, когда запирались городские ворота и на берегу не было людей.
Ночью же приплывал в рыбацком челне Акимка, каждый раз подтверждая наказ боярина Антония: «Ждать!»
И переяславцы дождались.
Сначала к берегу подошла ладья из пригородной вотчины Семена Тонильевича. Подошла и приткнулась к берегу неподалеку от новгородского каравана. Кормчий и гребцы, оставив сторожа, отправились в город.
На следующее утро у пристани появился тиун Семена Тонильевича, которого Прохор знал в лицо. Боярские холопы под присмотром тиуна захлопотали возле ладьи.
Нетерпеливо сжимая кулаки, боярин Фофан смотрел сквозь щели каютки, как холопы грузили в ладью короба и кадушки, разбирали весла, скоблили ножами скамьи, расстилали на песке и латали парус. Семен Тонильевич явно готовился к отъезду!
Вечером тиун увел холопов в город. Возле ладьи остались сторожа с копьями в руках, строго покрикивали на прохожих. В сторону новгородского каравана они даже не смотрели. Видно, никаких подозрений купеческие ладьи у них не вызывали. Не заметили сторожа и Акимку, который, как обычно, приплыл ночью от боярина Антония.
После короткого разговора с Фофаном новгородец поспешил обратно.
Решающий час, ради которого томились в ожидании переяславцы, приближался.
2
…Семен Тонильевич в то утро проснулся до света. Легко соскочил с постели, протопал босыми ногами по деревянным половицам, привычно перекрестился на образ Николы, висевший в красном углу ложницы.
Перед иконой тускло мерцала лампада. В ее дрожащем свете бородатый лик святого казался живым. Семен Тонильевич ужаснулся: глаза Николы-заступника смотрели сейчас мимо него, в сторону. Тревожно заныло сердце, перехватило дыханье от предчувствия беды. Господи, что ж это такое?!
Семен Тонильевич вплотную придвинулся к иконе.
Нет, серые глаза святого с черными точечками-зрачками были по-обычному спокойными и безжизненными. «Слава богу, почудилось!» — с облегченьем подумал боярин. Но чувство тревоги не отпускало. «Не отложить ли поездку?» — засомневался было Семен Тонильевич, но тут же, устыдившись малодушия, решительно подошел к двери и крикнул:
— Сенька! Тишка! Одеваться!
Протирая сонные глаза, в ложницу вбежали холопы, принялись хлопотать вокруг боярина.
— Сенька, беги к тиуну, — застегивая медные пуговицы дорожного кафтана, распорядился Семен Тонильевич. — Передай: сей же час выезжаем!
Тиун ожидал своего господина у крыльца. Тут же стояли военные слуги, назначенные сопровождать боярина. Они кутались в плащи, зябко поеживались от рассветного холода, смотрели невесело.
Ветер посвистывал в резных узорах кровли, развевал полы плащей.
Семен Тонильевич подошел к коню, привычно вдел ногу в стремя. Тиун и комнатные холопы бережно подсадили боярина в седло. Сторожа у ворот суетливо отмыкали тяжелые засовы, откатывали бревна, подпиравшие изнутри воротные створки.
— С богом!
Всадники поехали по пустынной улице. Непросыхающая осенняя грязь чмокала под копытами коней. Со скрипом приотворилась калитка в частоколе. Нечесаный простоволосый посадский выглянул наружу и, заметив боярина с десятком вооруженных всадников, испуганно захлопнул калитку.
Семен Тонильевич обернулся к своему воинству, хотел поторопить спутников. Но те и без боярского понуканья взмахивали плетками, подбадривая коней. Только вот кони были, как на подбор, старые и ленивые. Видно, тиун пожалел хороших лошадей, правильно рассудив, что до берега путь близкий, безопасный. И все же Семену Тонильевичу эта хозяйственность тиуна не понравилась. Да и ратники могли быть помоложе и побойчее…
«Домоседы, слуги вотчинные! — с досадой подумал боярин. — Им бы на печи лежать! Копья как бабьи коромысла на плечах качаются!»
На мгновенье Семен Тонильевич засомневался, не напрасно ли оставил лучших детей сторожить костромской двор, но опять пересилил себя: «Боязлив ты стал, Семен Тонильевич! В родном городе тени боишься! До ладьи ведь рукой подать…»
У воротной башни боярина ждал верный человек. Подбежал, поклонился, прошептал успокаивающе:
— Весь берег обошел. Чужих — никого. Поезжай безопасно, господин!
Тяжелые створки городских ворот распахнулись, пропуская всадников.
Внизу, под береговой кручей, матово поблескивала Волга. Противоположный берег скрывался в рассветном тумане. Порывы ветра гнали по реке невысокие волны. Пахло мокрым деревом, смолой, рыбой — теми привычными речными запахами, без которых нельзя было представить приволжский город.
Семен Тонильевич вдохнул полной грудью бодрящий речной воздух, решительно направил коня к спуску.
Ладья отчалила от берега тихо, без плеска. Негромко поскрипывали уключины весел. Ратники гребли ровно, сильно. Полоска взбаламученной воды между кормой ладьи и берегом становилась все шире. Кормчий уверенно правил поперек теченья, к устью Костромы.
Семен Тонильевич, успокаиваясь, до глаз закутался в теплый суконный плащ.
Резкие порывы ветра разогнали тучи. Над прибрежным лесом показалось солнце — огромное, багрово-красное. Солнечные лучи окрасили волжскую воду в кровавый цвет.
Семен Тонильевич обернулся, чтобы еще раз взглянуть на родной город, и невольно вскрикнул. От костромского берега, нагоняя его, спешили большие черные ладьи. Весла ладей мерно опускались в кровавую воду, отбрасывая назад клочья пены. На палубах блестели кольчуги и острия копий.
Гребцы на ладье Семена Тонильевича налегли на весла.
— И — раз! И — два! — выкрикивал кормчий, торопя гребцов.
Устье Костромы приближалось. Семен Тонильевич подумал, что на извилистой речке его легкой ладье нетрудно будет уйти от больших стругов.
— И — раз! И — два!..
На высоком мысу, возле устья Костромы, вспыхнул костер. Густые клубы дыма поднялись над соснами. Кто-то из ратников испуганно спросил:
— Что за огонь? Зачем?
Но Семену Тонильевичу некогда было задумываться над этим.
Вперед! Только вперед!
Ладья скользнула за мыс, в устье речки. Сразу стало темнее: сосновый лес, стоявший по обоим берегам, заслонял восходящее солнце.
Преследователи отстали. Их судов уже не было видно за поворотом. «Нет, еще не оставила удача костромского волка!» — усмехнулся Семен Тонильевич, вспомнив прозвище, данное ему переяславцем Антонием.
Вдруг гребцы разом бросили весла.
— Что?! Что?! — гневно прокричал боярин.
Кормчий молча указал рукой вперед.
Навстречу, выстроившись поперек речки, медленно приближались еще три большие воинские ладьи. Множество копий поднималось над их черными бортами. А позади, из-за поворота, уже выплывали отставшие было преследователи. На передней ладье, выпрямившись во весь рост, стоял переяславец Фофан.
— К берегу! Правь к берегу! — приказал Семен Тонильевич после краткого колебанья. Кормчий понимающе кивнул: в лесу было спасенье! Только бы добраться до прибрежных кустов, до лесной чащобы! Найти в лесу человека, знающего здешние места, нелегко. А Семен Тонильевич костромские леса знал…
Но судьба оставила боярину только несколько мгновений надежды. Не успел острый нос ладьи коснуться берегового песка, как из-за кустов выбежали переяславские дружинники с копьями наперевес. Их было много — гораздо больше, чем ратников Семена Тонильевича, — и все они были вооружены для боя: в кольчугах, островерхих шлемах, со щитами.
