Есть великие боги, к которым взывает полмира,

Есть старые мудрые боги, которым молятся целые континенты.

Есть боги, которым поклоняются великие страны,

Есть боги, которым подносят дары маленькие деревеньки.

Есть бог, в которого верили только двое,

А теперь один.

Обо мне говорят:

Жил словно вор на заброшенной даче,

Вечно рассеян и взгляд озадачен,

Ставен ни разу не открывал:

Что-то скрывал — наркоман, воровал?

Связан с какой-то актрискою местной —

Люди о ней отзывались нелестно,

Вечером поздно она приезжала

И, говорят, что его содержала…

Гости бывали из-за границы —

Мы на него заявляли в милицию.

Я говорю:

Было да сплыло заветное счастье,

Это судьбе моей не прощается.

Жил я у города на краю,

В маленьком доме,

В маленьком доме,

В маленьком доме…

В огромном раю.

Каждую ночь из соседнего леса

В гости ко мне приезжала принцесса,

Ночью мы жили, словно семья:

Я, моя радость и мышка моя.

Днем же один оставался я дома,

Сказки писал и читал их знакомым,

Мышка в норе отсыпалась до ночи,

Ну, а лесная принцесса моя

При царском дворе работала дочерью

Короля.

Здесь, под высоким небом Танаиса,

Я ехал в Крым, расстроен и рассеян,

И сам не свой из-за какой-то дуры.

И у друзей на день остановился,

И дом купил, и огород засеял,

И на подворье запестрели куры.

Здесь, под спокойным небом Танаиса,

Я перестал жить чувством и моментом.

Я больше никуда не порывался,

Я больше никогда не торопился,

Возился с глиной, камнем и цементом

И на зиму приготовлял запасы.

Здесь, под античным небом Танаиса,

Зимой гостили у меня Гораций,

Гомер, Овидий, Геродот, а летом

Родные и приятели: актрисы,

Писатели каких-то диссертаций,

Изгнанники, скитальцы и поэты.

Здесь, под ненастным небом Танаиса,

Сначала долго, нестерпимо долго

Терпел я недороды, но в награду

Однажды все рассады принялись, и…

Взошла любовь, Отчизна, чувство долга,

И, наконец, душа, которой рады.

Здесь, под бездонным небом Танаиса,

Перед собой я больше не виновен

В том, что люблю мышленье и свободу:

Вот дом, в котором я родился,

Вот кладбище, где буду похоронен, —

Всего минут пятнадцать ходу.

Заговорившись, за окраину

Мы незаметно забредем

И вдруг откроем, как неправильно,

Как безоглядно мы живем.

И, осторожно сев на корточки

В подножиях высотных сосен,

Протягиваем белке зернышки,

Как будто милостыню просим.

Что толку от того, что мы сильнее?

Еще не устранились из игры

Деревья, пауки, стрекозы, змеи,

Кузнечики, собаки, комары,

Жуки, трава… Когда б себе позволил,

То так и продолжал бы без запинки,

Наверно, не назвав и сотой доли

Того, что я увидел вдоль тропинки.

Сейчас я поднимусь по косогору

И задохнусь от запахов и гула,

И ничего о том, что здесь был город, —

Степь, словно рану, город затянула.

Пусть нас слышней и на земле, и в небе,

Но, как мы ни грохочем, через миг

Вновь слышатся сплошной широкий щебет

И копошенье шорохов живых.

Когда проходят юные народы,

Пустыни остаются за спиной.

Горит твоя великая природа,

Горит… неопалимой купиной.

1.

Мы шли по степи первозданной и дикой,

Хранящей следы промелькнувших династий,

И каждый бессмертник был нежной уликой,

Тебя каждый миг уличающей в счастье.

Мы были во власти того состоянья,

Столь полного светлой и радостной мукой,

Когда даже взгляд отвести — расставанье,

И руки разнять нам казалось разлукой.

Повсюду блестели склоненные спины

Студентов, пытавшихся в скудном наследстве

Веков

   отыскать среди пепла и глины

Причины минувших печалей и бедствий.

Так было тепло и так пахло повсюду

Полынью, шалфеем, ночною фиалкой,

Что прошлых веков занесенную груду

Нам было не жалко.

Как много разбросано нами по тропам

Улыбок и милых твоих междометий.

Я руку тебе подавал из раскопа,

И ты к ней тянулась сквозь двадцать столетий

Но день пролетел скакуном ошалелым,

И смолк наш палаточный лагерь охрипший,

И я занавешивал спальником белым

Вход в хижину под камышовою крышей.

И стало темно в этом доме без окон,

Лишь в своде чуть теплилась дырка сквозная.

«В таких жили скифы?»

«В них жили меоты».

«А кто они были такие?»

«Не знаю»

2.

Костер приподнял свои пестрые пики,

А дым потянулся к отверстию в крыше.

По глине забегали алые блики,

И хижина стала просторней и выше.

В ней было высоко и пусто, как в храме,

Потрескивал хворост, и стало так тихо,

Что слышалось слабое эхо дыханий,

И сердцебиений неразбериха.

Для хижины этой двоих было мало

Она постоянно жила искушеньем

Вместить целый род Ей сейчас не хватало

Старух и детей, суеты, копошенья…

И каждый из нас вдруг почувствовал кожей

Старинного быта незримые путы,

И все это было уже не похоже

На то, как мы жили до этой минуты.

Недолго вечернее длилось затишье —

Все небо, бескрайнюю дельту и хутор

Высокая круглая мощная крыша

Вбирала воронкой, вещала, как рупор.

На глиняном ложе снимая одежды,

Мы даже забыли на миг друг о друге,

И чувства, еще не знакомые прежде,

Читал я в растерянном взгляде подруги.

И ночью, когда мы привыкли к звучанью

Цикадных хоров и хоров соловьиных,

Мы счастливы были такою печалью,

Какую узнаешь лишь здесь, на руинах.

3.

«Родная, ведь скоро мы станем с тобою —

Легчайшего праха мельчайшие крохи —

Простою прослойкой культурного слоя

Такого-то века, такой-то эпохи».

«Любимый, не надо, все мысли об этом

Всегда лишь болезненны и бесполезны.

И так я сейчас, этим взбалмошным летом,

Все время, как будто на краешке бездны.»

«Родная…»В распахнутом взоре незрячем

Удвоенный отсвет небесной пучины,

«Родная…»Ее поцелуи и плачи

Уже от отчаянья неотличимы.

Мы были уже возле самого края,

И жить оставалось ничтожную малость.

Стучали сердца, все вокруг заглушая,

И время свистело, а ночь не кончалась.

Казалось, что небо над нами смеется

И смотрит в дыру, предвкушая возмездье.

И в этом зрачке, в этом черном колодце

Мерцали и медленно плыли созвездья.

И мы понимали, сплетаясь в объятьях,

Сливаясь в признаньях нелепых и нежных,

Всю временность глиняных этих кроватей

И всю безнадежность объятий железных.

5.

Нам счастье казалось уже невозможным,

Но что-то случилось — тревога угасла,

И мы с тобой были уже не похожи

На тех, кем мы были до этого часа.

Пока ты разгадку в созвездьях искала

Слепыми от чувств и раздумий глазами,

Разгадка вослед за слезой ускользала

К губам и щекам, и жила осязаньем.

И я, просыпаясь и вновь засыпая,

Границу терял меж собой и тобою,

И слезы губами со щек собирая,

Я думал: откуда вдруг столько покоя?

Что это? Всего только новая прихоть

Глядящей в упор обезумевшей ночи

Иль это душа, отыскавшая выход,

Разгадку сознанью поведать не хочет?

Но даже душою с тобой обменявшись,

Мы все ж не сумели на это ответить —

Два юных смятенья уснули, обнявшись,

Спокойны, как боги, бессмертны, как дети.