– Я говорю, что такую ерундовину и любой дурак бы склепал, – произнес Незнайка не совсем уверенно, догадываясь, что произошла какая-то путаница. Но поскольку он был чрезвычайно упрямый, то решил идти напролом до конца.
Винтик удивился.
– Слушай, – обратился он к своему другу Шпунтику, который тоже опустил маску и начал прислушиваться к разговору, – слушай, ты случайно не помнишь, кто здесь вертелся целый месяц и мешал работать? Кто тут приставал и надоедал, когда можно будет покататься на снегоходе?
– Да, – сказал Шпунтик, – такая личность мне знакома.
– А не кажется ли тебе, что у этой личности от безделья начало развиваться слабоумие?
– Очень похоже на то. И знаешь, что я думаю, Винтик?
– Да, да?
– Что такие личности представляют опасность и что их вообще нельзя подпускать близко к технике.
– Стало быть, о катании не может быть и речи?
– Категорически отказать. И знаешь ещё что?
Отложив распылители, Шпунтик, а за ним и Винтик начали медленно приближаться к Незнайке.
– Да, да?..
– В целях скорейшего выздоровления предлагаю надавать этой выдающейся личности по шее.
Не дожидаясь исполнения угрозы, Незнайка выскочил за дверь. Припустив к дому, он на ходу крикнул:
– Не очень-то и хотелось! Катайтесь сами на своей развалюхе! Подумаешь, умники нашлись, как-нибудь обойдемся…
Вернувшись на кухню, Незнайка увидел, что вся вода, гревшаяся для мытья посуды, выкипела, а жестяной котел распаялся и сделался никуда не годным. Винтик и Шпунтик могли бы запаять его сейчас в два счета, но день, похоже, не клеился с самого начала.
Незнайка взял накалившийся бак прихватом и бросил его за дверь в снег. Послышалось яростное шипение и треск. Пожалуй, теперь его в два счета не запаять…
Вконец расстроенный, Незнайка поднялся к себе, лёг на кровать и уставился в потолок.
Приёмника за стеной не было слышно, теперь оттуда доносилось шуршание бумаги. Нетрудно было догадаться, что Пончик занялся своей почтой, или, как он сам её называл, «личной корреспонденцией».
Тут тоже следует кое-что пояснить.
После выхода на телевизионные экраны многосерийного фильма о путешествии на остров Голубой звезды все участники экспедиции сделались знаменитыми и каждый из них получил огромное количество писем от зрителей. Но почти все они по разным причинам – кто из скромности, кто из-за занятости, а кто из-за лени – писать ответы не стали.
Иначе обстояло дело с Пончиком.
В фильме было показано, как он, спасая от гибели своих товарищей, бросился под ноги вышедшему из-под контроля взбесившемуся роботу, и такой поступок, конечно, не остался незамеченным.
Благодаря этому подвигу Пончик обрёл десятки и сотни поклонников, а вернее, поклонниц, которые буквально засыпали его своими восторженными письмами.
Правду о его «подвиге» знали трое: корреспондентка Кроха, Знайка и Огонёк. Отсматривая по возвращении из путешествия рабочие материалы, Кроха несколько раз подряд прокрутила эпизод, предшествовавший гибели «Шестого». Момент, когда робот на бегу резко и внезапно изменил направление, ясно показывал истинную картину событий. А именно то, что Пончик в тот момент не собирался жертвовать собой, как это ошибочно поняли окружающие, а, наоборот, струсил.
После недолгих размышлений Кроха вырезала из фильма разоблачительные кадры, показав их только Знайке и Клюковке. Без этих кадров эпизод выглядел в самом выгодном для Пончика свете. И хотя слава его была незаслуженна, это было все-таки лучше, чем выставлять на посмешище всех участников экспедиции.
Письма, приходившие Пончику, были запечатаны в изящные конверты, отчаянно пахли духами, и почти все до одного начинались словами: «Здравствуйте, господин Пончик! Вы меня не знаете, но я всё равно решила написать вам это письмо». Даже почерки (довольно аккуратные, надо признать) и грамматические ошибки были в этих письмах одинаковые. При помощи цветных карандашей и линейки текст заключался в рамку, а заканчивался игривой фразой: «Жду ответа, как соловей лета!»
Таких писем приходило огромное количество, и поскольку Пончик был впервые удостоен столь лестного и приятного внимания, то старался ответить на каждое, не растеряв ни одной поклонницы и, наоборот, подогревая их интерес к своей особе.
Ввиду того что сам герой не мог связать на бумаге трех слов, однажды он явился к поэту Цветику и рассказал ему о своих затруднениях.
– Нет ничего проще! – сказал Цветик. – Я сочиню образец ответного письма, и тебе останется только переписывать. Не каждому ведь дано изящно и красиво изъясняться, – прибавил он не без самодовольства. – Приходи завтра.
Образец Пончику понравился, однако его смутило количество слов, которые ему предстояло переписывать собственноручно. Когда Цветик закончил чтение, Пончик его искренне поблагодарил, но тут же попросил текст сократить, поскольку такую писанину (а у него насчитывалось более ста корреспонденток) просто физически не осилить.
Цветик пожал плечами и вычеркнул несколько не самых удачных, по его мнению, абзацев.
Сокращённый вариант Пончику понравился больше, но всё ещё был чересчур обременителен.
В конце концов, в результате долгих препирательств, письмо было сведено к нескольким абзацам. Оно начиналось словами: «О прекрасная невидимая Собеседница!», а заканчивалось надрывным воплем: «Вы вселили в меня надежду и заставили биться сердце, очерствевшее в жестоких испытаниях! Благодарю Вас! О, благодарю…»
Несколько ошарашенный столь высокопарным стилем, Пончик всё же от души поблагодарил автора и собрался было уходить, но Цветик неожиданно предъявил ему непременное условие:
– Вот что, братец, погоди. Я постарался, так уж и ты будь любезен, выполни мою просьбу.
Пончик нехотя вернулся; он уже раньше подумал, что даром ничего не делается и Цветик обязательно потребует от него какую-нибудь услугу.
– Видишь ли, Пончик… – начал развивать свою мысль Цветик. – Дело в том, что нас, поэтов, не очень-то жалует читатель. Для того чтобы получить широкую известность, нужно буквально в лепешку расшибиться…
– Зачем же в лепешку, – возразил Пончик. – Тебя все и так знают.
– Ах, да кто меня знает! Знают только здесь, в этом захудалом городишке. А попробуй-ка заставь кого-нибудь, допустим, в Солнечном городе взять с полки книжку никому не известного поэта Цветика, когда рядом стоит роскошно изданный том стихов знаменитого Пегасика! В то время когда мои стихи ничуть, ничуть не хуже! Ты согласен?
Пончик поспешно закивал головой, хотя стихов никогда не читал, а о Пегасике слышал впервые. Он силился понять, чего именно может потребовать от него Цветик.
– Так вот, не затруднит ли тебя, дорогой друг, дополнительно вкладывать в каждый конверт листок с моими стихами? Понимаешь, если мои стихи будут под рукой у столь огромного количества романтически настроенных читательниц, появится хороший шанс утереть нос этому зазнавшемуся Пегасику.
Уяснив, что делать ему, в сущности, ничего не придётся, Пончик легко согласился вкладывать в письма стихотворения Цветика. Тем более, рассудил он, что увлечение поэзией пойдет только на пользу его собственному образу.
И Пончик принялся за работу.
Старательно, высунув язык, он выводил на бумаге текст, начинавшийся словами: «О прекрасная невидимая Собеседница!» – а затем вкладывал письмо вместе со стихотворением Цветика в конверт. Помимо краткости текст письма был удобен ещё и тем, что в нём не указывалось имя адресата, и это гарантировало от неизбежной путаницы с именами поклонниц. Имя и адрес он писал уже на конверте, каждый из которых аккуратно облизывал и приглаживал. (Эти облизывания не прошли даром: язык у него однажды распух от клея, и Пончик не спустился к обеду, впервые в жизни лишившись аппетита. Осмотрев язык, доктор Пилюлькин строго-настрого запретил ему лизать клей, посоветовав употреблять для этой цели кисточку и стакан с водой.)
В описываемое время Пончик работал уже над вторым кругом корреспонденции, и к этой теме мы ещё вернёмся несколько позднее.
