Багряные вечерние лучи солнца окрашивали комнату в какой-то жуткий фантастический цвет, когда за окнами послышался шум мотора, визг тормозов и он увидел входящих в калитку Парфенова и какого-то старика с желтым, ободранным портфелем в руках.

«Неужели этот фофан жеваный?» — подумал он, лихорадочно натягивая брюки и застегивая рубашку.

Тем временем Парфенов, по кличке Утюг, поднялся на крыльцо, стукнул костяшками пальцев по филенке, отбивая условленный знак. Монгол выждал для куражу ровно столько, чтобы барыга не возомнил о себе, дождался, когда Парфенов постучит еще раз, и только после этого открыл дверь.

— Привет. Вот привез. — Длинный, словно коромысло, согнутый Парфенов кивнул до удивления маленькой головой на Часовщикова, подумал немного и добавил, непонятно, к кому обращаясь: — Вот этот самый.

— Ну что ж, проходите, — посторонился в дверях Монгол, окидывая цепким взглядом пустынную улицу. Потом аккуратно прикрыл дверь, задвинул щеколду, прошел за гостями в комнату и только после этого представился: — Евгений Николаевич…

— Очень и очень приятно, — как-то совсем по-стариковски прошамкал гость, в то же время совершенно нахально и очень уж цепко изучая Монгола. Наступила минутная пауза, после чего старик спросил: — Так вы сказали, что у вас есть товар?

Монгол, готовившийся к совершенно другой встрече, даже растерялся от нахального, изучающего взгляда и вообще от всего вида этого неопрятного старика.

— Деньги с собой? — сбрасывая с себя оцепенение, спросил он.

Часовщиков, привыкший за свою долгую жизнь ко всякого рода нахалам, ухмыльнулся уголками рта, обнажая ровный ряд золотых зубов, сказал поучающе:

— Где это вы видели, молодой человек, что на первое знакомство с деньгами ездили? Откуда я знаю, кто вы? А может, вы хотите ограбить старого Арона?

— Будут деньги — будет рыжевье, — забубнил Монгол.

— Послушайте… — возмутился старик.

— Ладно, хрен с тобой, — махнул рукой Монгол и вышел в другую комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

Стараясь не скрипеть половицей, он достал один сверток, внес в комнату, тяжело положил упаковку на стол. Часовщиков, ожидая, когда Монгол развяжет узлы, терпеливо стоял в стороне, и только быстро бегающие глазки, которые словно рентгеном прощупывали сверток, выдавали нетерпеливое волнение. Наконец Монгол справился с последним узлом, разорвав его зубами, и на столе рассыпалась длинная колбаска желтых кружочков.

И даже невозмутимый Колька Парфенов, молча подпиравший стенку своей сутулой спиной, оттолкнулся от нее, потянулся к столу, сказал восхищенно:

— Ух ты-ы!.. Даешь, Монгол…

— Заткнись! — коротко бросил в его сторону Приходько и посмотрел на Часовщикова. Тот, успев потушить в глазах жадный блеск, спросил, с трудом отрывая взгляд от золота:

— И это все? Мне голубушка Ирина Михайловна говорила, что у вас…

— Если сойдемся в цене, то получишь столько же, — обрывая его, сказал Монгол.

Старик внимательно посмотрел на своего партнера, его небольшие, чуть навыкате глаза, полуприкрытые воспаленными веками, стали жесткими, взгляд — колючим.

— Я хотел бы посмотреть всю партию, — четко разделяя слова, сказал он. — Иначе разговора не будет.

Монгол, чувствуя, как ломается под этим жестким взглядом, и все больше зверея от этого, зло сплюнул, но все же принес из тайника второй сверток. Быстро развязал узлы, высыпал монеты на стол.

— Вот это другой разговор, — удовлетворенно сказал Часовщиков, и глаза его опять заволоклись слезливой пеленой, словно потухли. Он молча взял стул, придвинул его к столу, сел, словно врос. Затем нацепил на нос очки со сломанной дужкой, придвинул к себе портфель, достал из него черный пробирный камень, связку пробирных игл, пузырек с реактивами. Взял наугад одну из монет и начал ребром натирать черный, абсолютно гладкий камень. Когда на его поверхности появилась жирная, широкая, желтоватого цвета полоса, он смочил ее реактивом, отобрал из связки эталонов нужную ему иглу, внимательно сравнил с полученным результатом. Видимо, удовлетворенный увиденным, он уже без прежней суетливости проделал еще одну такую же операцию с другой монетой, затем еще и еще, выбирая червонцы то из-под самого низа, то сверху, и наконец успокоенный, сказал:

— Беру все.

Монгол, который все это время внимательно наблюдал за манипуляциями старика, облизал неизвестно почему пересохшие губы, спросил:

— Цену знаете?

От этого вопроса спина Часовщикова как-то удивительно быстро согнулась едва ли не вдвое, глаза потухли, затекая старческой слезой, он повернулся к Монголу, сказал шамкая:

— Да, мне уже говорили… Но вы знаете, я же беру всю партию, оптом… Надо бы пять процентов сбросить.

— Не будьте идиотом, — отрезал Монгол и добавил: — Если берешь, так плати сполна.

Часовщиков, понявший, что торговаться нет смысла, утвердительно закивал головой, собирая при этом монеты в длинные колбаски и завязывая тряпицы какими-то хитрыми узелками.

Монгол стоял сбоку от него и, наблюдая за этими трясущимися руками, наливался дикой волной радости: «Вот оно, сбылось!»

— Так когда же платить будете? — спросил он Часовщикова.

Тот подумал секунду, ответил:

— Надеюсь, вы знаете, что такое «кукла»? Так вот, я не хочу рисковать. Мы сейчас забираем весь товар и едем в город. В машине и расплатимся.

— Так что… у вас деньги не с собой?! — не удержался от вопроса Монгол и затаился, ожидая ответа.

Старик прощупал его слезящимися, холодными глазами, сказал, выцеживая слова:

— Учитесь не задавать глупых вопросов, молодой человек.

Парфенов вел машину лихо, почти автоматически переключая скорости, плавно нажимая на тормоз перед светофорами и переходными дорожками, по которым фланирующей походкой переходили дорогу нарядно одетые люди. «Одесса — город богатый», — почему-то подумал Монгол, и ему стало жалко себя за то, что он не может, даже имея кучу денег, вот так же спокойно выйти к оперному театру, пофлиртовать с приезжими девчонками, а потом закатиться в какой-нибудь ресторан и гулять, потрясая девицу, публику и официанток купеческими заказами. Он очень неуютно чувствовал себя в этой машине, которая в любой момент могла превратиться для него в ловушку, загляни в нее придирчивый милиционер, и уже ругал себя, что согласился ехать с этим «облезлым хрычом», а не заставил его привезти деньги на дачу.

Наконец Часовщиков, сидевший рядом с Утюгом, сказал, чтобы тот остановился. «Ждите здесь», — добавил старик, вылез из машины и пошел куда-то.

Это была старая часть города, где сам черт мог запутаться, и Монгол, имевший поначалу прямое намерение выследить квартиру Часовщикова, который уж никак не мог держать такие деньги в сберкассе, вдруг раздумал.

— Давно знаешь этого фармазона? — спросил он у Парфенова.

— Раз возил к Ирине, — ответил Утюг, а потом добавил: — Скрытный, сволочь. В Одессе его мало кто знает — сам на товар выходит.

— Валюту скупает?

— Нет, только рыжевье. — Парфенов замолчал, затем вдруг резко повернулся к Монголу, спросил в упор: — Слушай, хреново там? — Он мотнул куда-то головой и уставился на Монгола, ожидая ответа.

Даже в полутьме машины Приходько почувствовал на себе этот ждущий взгляд, хотел было хвастануть, но передумал, сказал коротко:

— Хреново.

— А почему? Там, говорят, и кормят, и…

— И спать на чистых простынях ложат, и в баню, и в кино водят, — с остервенением начал перечислять Монгол, — да только, идиот ты этакий, тебя во-дят! — почти закричал он. — Понимаешь, водят?! А сам ты — никуда не моги. Да и кореша-товарищи такие, что… Подохнуть бы им всем вместе, — почти выкрикнул он и замолчал надолго, вжавшись в спинку сиденья.

Часовщиков появился с тем же неизменным портфелем в руках. Он открыл заднюю дверцу, всунулся в нее сам, затем втащил портфель, попросил включить освещение.

Монгол, затаив дыхание и стараясь не выдать себя, сжался в углу, спиной прижавшись к дверце. Спросил на всякий случай: