— Итак, нужен прибор. Начинаем бредить… — сказал Гур. — Мне это представляется вот как: если озометр Холодовского рассчитан на колебания миллиметрового диапазона и определенной амплитуды — ведь ощущение запаха вызывают, очевидно, колебания с небольшой амплитудой, иначе мы слышали бы запах неопределенно далеко от излучающего объекта, но мы воспринимаем их главным образом вблизи — так вот, если озометр рассчитан на слабые колебания и даже сверхслабые, то задача…

— Мне это представляется так, — сказал Дуглас. — Я беру озометр. — Пальцы его так уверенно взяли этот прибор, что показалось — озометр и впрямь оказался в руке монтажника. — Беру озометр… К нему присоединяется устройство, способное выделять сверхслабые колебания миллиметрового диапазона из потока более сильного излучения, которое на нас не действует и нам не опасно. Остальное — задача чисто техническая, кроме узконаправленной антенны миллиметровых колебаний, которую просчитает Кедрин.

Кедрин кивнул: это он просчитает, задача несложная, если ему дадут хоть маленькую машину.

— Дадим, — сказал Гур. — Итак, главное: как выделять слабые, отводить, задерживать или нейтрализовать сильные колебания. Ну?

— Надо ассоциировать, — сказал Холодовский.

— Ассоциация есть самодеятельность мозга, — усмехнулся Гур, — его спонтанная деятельность. Проявление избирательности, способность отыскивать в памяти подобное. Какие возникают ассоциации?

— Выделять, — сказал Дуглас. — Разделять, отделять. Что-то очень старое. «Разделяй и властвуй». Старое…

— Поверим интуиции. Пошли в старое. Слава?

— Паровоз. Теплотвор. Мировой эфир…

— Телеграф, — сказал Кедрин. — Гонец. Ямщик. Барышня.

— Почему барышня?

— Раньше телефонную связь осуществляли барышни. Я читал.

— Как это характеризуется?

— Что-то такое хрупкое… нежное…

— Хрупкое, — сказал Дуглас. — Лампа. Кенотрон. Пальчиковая лампа. Кристаллический диод. Неоновая лампа. Хрупко… Диод. К чему бы диоды?

— Диоды, — сказал Гур. — Триоды. Квадрупеды. Пентаметры. Секстеты. Секстеты — оркестры. Барабаны. Трубы. Ничего? Далее: трубы. Заводские. Еще?

— Паровозные, — сказал Холодовский.

— Паровозные. Пути. Рельсы. Тоннели. Тоннели. Что?

— Тоннели, — сказал Дуглас. — Тут что-то есть… Тоннельные диоды.

— Тоннельные диоды, — сказал Холодовский.

— Маленькие, милые, старые тоннельненькие диодики, — сказал Гур. — Ну и что?

— Это годится, — сказал Кедрин. — Это стоит продумать. А я пока подумаю над антенной.

— Тогда отключись, — сказал Дуглас. — Тебе мешают голоса?

— Нет, — сказал Кедрин. — Когда отключаюсь, нет.

Он на мгновение напрягся — и каюта с тремя людьми ушла куда-то, осталась пустота, и в ней четкие синусоиды колебаний, резкие и совсем слабые, и образующая. Потом образующая осталась одна, синусоиды исчезли — и надо было лишь восстановить их, поймать и подвести к тому, что сейчас продумывали трое монтажников. Как это сделать? Кедрину представились какие-то еще не совсем ясные ему силы в виде крючков, которые протягивались со всех сторон и старались выудить из пустоты одну синусоиду и оттащить ее от остальных, но это не удавалось. Потом сбоку появилась вторая слабая синусоида; она мерно пульсировала, колебалась, и это был резонанс.

Он записал резонанс где-то в левом верхнем углу плоскости, которая представлялась ему, и стал думать дальше. Он начал мыслить формулами, но невооруженный мозг оказался не столь пригоден для этого, как «Элмо». Тогда он вернулся к резонансу, потому что другие схемы, чертежи и графики, которые он представлял себе, не дали никакого намека на необходимое решение. Он вернулся к резонансу и понял в общем, что именно следует вводить в машину, которую ему обещали предоставить. После этого он, вздохнув, проник в оставленный было мир действительности.

Остальные трое молчали, очевидно тоже найдя свои задачи и отключившись от всего остального. Кедрин отдыхал, голова казалась какой-то пустой. Вскоре встрепенулся Дуглас, поднял голову, задумчиво посмотрел на Кедрина, видимо еще не узнавая его, потом узнал.

— Я представляю так, — сказал он. — Вот тело прибора. Вход. Фильтр. — Он взял невидимый фильтр и поставил его на место, присоединил. — Здесь идут каскадные блоки. Усиление «А» и «а» малое… — Он продолжал точными движениями размещать элементы прибора. — И вот выход на озометр. За ним — выходы на запись и на контроль. Все.

— Чудесно, мой проектирующий друг! — Гур вступил в разговор легко, словно и не выключался. — Чудесно! Отфильтрование по амплитуде у меня вроде бы получается. Остается лишь подождать, пока вернется наш друг Слава, и если окажется, что и у него все в порядке…

— У меня не все в порядке, — мрачно проговорил Холодовский, не открывая глаз. — Я же говорил, что не могу думать в такой сутолоке мыслей. Мне нужно большое помещение. Пожалуй, пойду в док.

— В доке стоит транссистемник «Балтика». Ему надо менять гравигенную аппаратуру, выработался весь ресурс.

— Кстати, — сказал Кедрин. — А почему за «Гончим псом» не посылают транссистемник? Ведь в конце концов орбита Трансцербера относительно недалеко, за бывшими рубежами солнечной системы, за орбитой Цербера. Неужели он не дошел бы за три месяца?

— Увы, изобретательный друг мой, — сказал Гур. — Импульсному транссистемнику туда идти полгода. У него ведь не диагравионный привод, а всего лишь ионный. Это медленные транспортные корабли, транссистемники. Их задача — заходить за орбиту Сатурна, не дальше. Ведь дальше вообще проникают считанные экспедиции. Их возят длинные корабли, которые чаще всего забрасывают их по дороге — по дороге к звездам.

— А обратно?

— Обратно их, как правило, забирают тоже длинные. Сроки экспедиций заранее рассчитаны, а посты на дальних планетах не меняются чаще, чем раз в год.

— Не хотел бы я попасть на дальнюю планету, — сказал Кедрин.

— Обещаю, что в ближайшие дни ты туда не попадешь, — сказал Гур. — Но если ты хочешь попасть к вычислителю, который я забронировал для тебя на часок, то время торопиться.

Кедрин вскочил.

— К вычислителю! — ликующе сказал он. — Вот это да!

— Не радуйся, это не «Элмо»…

— Все равно. Хотя, конечно, было бы намного легче работать, если бы здесь была нужная степень автоматизации. А то ведь Дугласу пришлось самому компоновать прибор. У нас в институте это отдали бы в композиционное устройство и на программу.

— Вот они, — сказал Гур, укоризненно качая головой, — вот они, привычки кабинетников! Мало вычислить — еще и скомпоновать, и запрограммировать, и еще, наверное, передать автоматам не только для изготовления, но и для испытания. Так?

— А как же иначе?

— Нет, — сказал Дуглас.

— Зачем, о друг мой? Зачем лишать себя радости? Можно работать и головой и руками. И, придумав прибор, его делают. Хотя бы опытный экземпляр. Это доставляет радость. Союз рук и головы. Ведь руки сделали человека человеком. Руки! И мозг.

— Слепцов, мой руководитель, говорит, что это устарело.

— Кушать за себя ты тоже доверишь машине? Нет? А почему?

— Да простится мне это! — сказал Холодовский. — Целовать женщину ты будешь сам? Или и это доверишь машине? Чтобы она делала это для тебя?

«Не красней, — сказал себе Кедрин. — Не красней, слышишь?»

— Довольно, монтажники, — сказал Гур. — Вы вогнали его в краску, о мои язвительные друзья! О, как томит его сознание собственного консерватизма! Томит ли, о друг мой?

— Томит — мрачно ответил Кедрин.

— Посему ступай же на вычислитель, сделай расчеты.

И тогда…

Дверь каюты начала растворяться медленно и неумолимо — так медленно и неумолимо, словно за нею стояла сама судьба. С минуту никто не входил. Затем на пороге показался Герн, глаза его задумчиво смотрели из-под нависающего лба. Он остался стоять в дверях, глядя куда-то вдаль и всем своим видом выказывая крайнее удивление.

— Если он удивится еще сильнее, брови окажутся на затылке, — хладнокровно констатировал Гур.