Графиня закаменела лицом:

– К чему ворошить былое?

Кривясь от жгучей боли, так как примитивная анестезия помогала мало, пробормотал под нос:

– Ну, кто б сомневался, что там не все чисто. – Потом тяжело вздохнул и продолжил в полный голос: – Раз вы здесь, то я, так понимаю, еще в игре?

Шепильская вздохнула в ответ, нехотя кивнула. И я поднажал:

– Рассказывайте, рассказываете, Ксения Германовна. Теперь между нами не может быть секретов. Иначе, умываю руки.

Графиня долго ерзала на стуле, и, наконец, после мучительных колебаний, сломалась. Приглушив голос до такой степени, что мне пришлось наклоняться к ней, заговорила:

– Жуткая тогда приключилась история. Коленька покойный еще подростком был, а Маша совсем малышкой, четырех лет отроду. Летом семья обычно здесь жила, в загородном имении. Как-то раз, мать прихворнула. Ничего серьезного, мигрень вдруг разыгралась. И тут, Коля, как на грех вызвался сам за ней поухаживать – стакан воды поднести. Она отпила и тут же упала замертво. В воде-то сильный яд потом нашли. За давностью лет, не упомню какой. Да уж и не важно это, – Шепильская подрагивающими пальцами разгладила морщины на лбу, судорожно сглотнула. – С тех пор фамилию несчастья и преследуют. Коля-то, когда осознал, что стал невольным убийцей матери, едва умом не тронулся. Год целый ни с кем не знаться не хотел, только молился. Я уже, было, решила – в постриг готовится. А он вдруг, ни с того, ни с сего взял да вразнос пошел. Еще усы толком не выросли, дитя дитем, а горькую пить принялся, да таскаться по всяким заведениям сомнительного толка… Саша, Александр Юрьевич то есть, как с ним ни бился, ничего сделать не смог. Ну не в острог же сажать родного сына? В конце концов, махнул на наследника рукой, назначил пансион, и закрыл глаза на все его чудачества.

Я, втихаря дуя на обожженный палец, с удовлетворением отметил про себя, что в целом рассказ графини соответствовал услышанному в свое время от Селиверстова. А Шепильская вдруг неожиданно громко потребовала:

– Покажите!

– Что показать? – я даже вздрогнул от такого оборота.

– На что вы там все дуете?

Пришлось выставить на обозрение мертвенно бледный пузырь на указательном пальце левой руки.

– Экий вы батенька, неловкий, – проворчала графиня, роясь в кожаном ридикюле и извлекая на свет флакон из толстого матового стекла. – Слава Богу, не выложила. Вот, возьмите и намажьте ваш ожег.

Больше для того, чтобы не выглядеть невежливым, чем ожидая реального эффекта я покрыл волдырь извлеченным из флакона жирным слоем густой мази, по внешнему виду очень похожей на гель для бритья. Затем закрыл его и протянул его владелице. Однако графиня отрицательно качнула головой:

– Оставьте у себя. Через пару часов еще разок смажьте, и последний раз перед сном. На утро, можете мне поверить на слово, напрочь забудете о хвори.

Пока я крутил флакон в руках, прикидывая, куда бы его лучше пристроить, с удивлением почувствовал, что боль утихла, а травма напоминала о себе едва заметным жжением. Мазь, обильно покрывающая обожженный участок, на глазах всосалась в кожу.

Озадаченно хмыкнув, прищурился на Шепильскую:

– У вас чудесные снадобья на все случаи имеются?

Она чуть растянула губы, обозначив улыбку.

– На все, не на все, но кое-что водится. Ваш друг Селиверстов об этом лучше знает. Пришлось помаяться, дырку в нем штопая… Однако, тайну я вам поведала. Теперь, хотелось бы знать, что вы по этому поводу думаете?

– Что думаю? – Очередная папироса покинула портсигар. Я неспешно прогулялся от стены к стене, и вдруг на меня снизошло просветление. Все детали головоломки сами по себе встали на место.

– После отравления, конечно, пропал слуга, или даже несколько слуг?

Графиня кивнула, не удивляясь моей прозорливости:

– Исчезли два молодых парня – буфетчик и конюх.

– Само собой с концами?

– Саша всю губернию перевернул, и никаких следов.

– Да уж, – я неряшливо обронил серый столбик пепла мимо тарелки на стол. – Искать действительно бессмысленно. За столько лет от них, дай Бог, если кости остались. Но, дело, собственно, не в этом. А в том, что никакой Николай мать не убивал.

– То есть? – собеседница удивленно вскинула брови.

Не обращая внимания на вопрос, я продолжил:

– Мне с самого начала не давали покоя множество нестыковок во всей этой темной истории. И особенно странности поведения покойного. Так вот, объяснить их можно только одним – ни умышленно, ни случайно Николай никого не убивал. Он взял себя чужую вину.

– Чью же? – напряженно подалась вперед Шепильская.

– Родной сестры, – спокойно ответил я, опускаясь на стул напротив нее.

– Чушь! – отмахнулась графиня. – Она тогда совсем малышкой была. Что называется, под стол пешком ходила.

– Ну, ведь ходила же. Значит, и стакан больной матери вполне поднести могла, а?.. Сами подумайте, несмышленого ребенка обмануть легче легкого. Чтобы вручить ей стакан с отравой совсем не нужно было огород городить с всякими снадобьями, ломающими волю. И потом, какая мать заподозрит собственное, тем более, малолетнее дитя. Старший же брат случайно, а скорее, все по тому же злому умыслу, стал свидетелем трагедии. Зная, как трепетно отец относится к дочери, он, не задумываясь, взял вину на себя. Хотя, – задумчиво почесал я в затылке, – возможно, ему кто-то мог и подсказать подобный ход. Как раз тот, кто тогда срежиссировал весь спектакль. И, не исключено, что и сейчас этот кто-то, посмеиваясь, наблюдает за нашими потугами его высчитать. Во всяком случае, меня-то он с помощью подросшей малышки лихо за порог благодетеля выставил. Или, вы считаете, что она своим умом дошла до того, как это сделать? Да и чем я ей так уж помешал? Ненароком соли на хвост сыпанул? И откуда она дрянь эту вонючую взяла, которая дурнушек волшебным образом в красавиц писанных превращает?.. Хватит вопросов, или продолжить?

По мере моего монолога лицо Шепильской темнело. Она нервно барабанила пальцами по столу, кусая губы. Затем глухим, каким-то надтреснутым голосом, заговорила:

– Ваши догадки похожи на правду. Мне нужно все это обдумать… К вам же, Степан Дмитриевич, у меня есть предложение, за чем, я, собственно, сюда и приехала. Несмотря на возникшие сложности, розыск убийц Николая нужно продолжать. Раз уж так вышло, траты я возьму на себя. И не возражайте, – пристукнула она сухоньким кулаком по столу, хотя у меня и в мыслях не было ей перечить, – мой капитал значительно больше, чем можно предположить.

– О чем речь? – развел я руками. – Хотите платить, ради Бога. У меня-то выбор не велик. Нужно искать – будем искать. Теперь к этой компании и личные счеты имеются. Нужно же кому-то и за мои неприятности ответить.

– Вот и славно, – невесело подвела итог графиня. А теперь собирайтесь. Разговор продолжим в более подходящих условиях у меня в имении.

…Съезжать было решено всей компанией. Селиверстов, вслед за мной посекретничав с Шепильской, объявил Христине, что она переселяется к графине.

Все попытки возражений пресекла лично Шепильская:

– Не упрямься девка. Лучше головой подумай. Тебе рожать вот-вот, а здесь ни повитух, ни условий для младенца. Принимать-то, кто будет, он? – графиня раздраженно кивнула на переминающегося с ноги на ногу околоточного. – Не робей, не в прислуги беру, дальней родней представлю. Лишнего болтать не будешь, так никто ни о чем не догадается.

Отправив Христину в теплой карете Шепильской, мы преступили к поискам непонятно куда запропастившегося Стахова. Первым его сумел обнаружить Селиверстов исключительно благодаря острому нюху. Но не специфическому полицейскому чутью, а обычному обонянию.

Андрюха почему-то настолько перепугался графини, что забился на чердак и трясся в самом дальнем углу. Никто бы и не подумал туда сунуться, но от насквозь пропитавшихся навозом и потом валенок, оттаявших возле нагретой печной трубы, потянуло едким зловонием, просочившимся в дом.

Когда, отплевываясь и зажимая нос, околоточный за шиворот стащил Стахова вниз, я, посмеиваясь, порекомендовал ему добавить Андрюхины валенки в пыточный арсенал, к знаменитому колоколу. Однако полицейский резонно возразил, что за столь бесчеловечные методы ведения дознания его, безусловно, отправят на бессрочную каторгу. Стараясь дышать исключительно ртом, я вынужден был с ним согласиться.