Итак, поклонение кесарю. Как результат — безбожие. А сочувствие к угнетению народа, больная совесть элиты привели к идеализации и даже обожествлению народа, то есть новому идолопоклонству:
И, увидя Потока, к нему свысока
Патриот обратился сурово:
«Говори, уважаешь ли ты мужика?»
Но Поток вопрошает: «Какого?»
«Мужика вообще, что смиреньем велик!»
Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:
Если он не пропьёт урожаю,
Я тогда мужика уважаю!»
«Феодал! — закричал на него патриот —
Знай, что только в народе спасенье!»
Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ,
Так за что ж для меня исключенье?»
Но к нему Патриот: «Ты народ, да не тот!
Править Русью призван только черный народ!
То по старой системе всяк равен,
А по нашей лишь он полноправен»…
— Прекрасное свидетельство, поздравляю, — прошипел АГ, нещадно дымя серой. — Тут тебе и человекобожие, и атеизм, и идолопоклонство в одном флаконе. Неужели 1871 год?
— Погоди, ещё не всё:
Тут все подняли крик, словно дёрнул их бес, Угрожают Потоку бедою, Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс, И что кто-то заеден средою.
Меж собой вперерыв, наподобье галчат, Все об общем каком-то о деле кричат.
— В общем, «Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног!» — «Существуют, — говорит святой Кирилл Александрийский, — следующие три учреждения, от которых зависит благосостояние городов и стран: царская власть, подчинённые правительственные должности и превластное священство. Если они пребывают в хорошем состоянии, соответственно каждому из них, то все зависящие от них дела находятся в благоустроенном виде и подчинённые благоденствуют. Но если они захотят предпочитать превратную стезю и по ней тот час же начнут ходить, то всё придёт в нестроение и как бы в опьянении устремится к погибели. Как во время боли, поражающей телесную голову, необходимо ей сочувствуют и соболезнуют остальные члены, так и когда начальники уклонились ко злу со склонностью к порокам, подчинённые необходимо развращаются вместе с ними»…
— Постой, тут что-то про масонов. Это уже по твоей части… Локк, Вольтер, Дидро, Монтескье, Жан-Жак Руссо… — Здесь утверждается, что «Декларация прав человека» 1776 года составлена масонами Джеферсоном и Франклином, а лозунг «Свобода, равенство и братство»…
— А что с лозунгом? Прекрасный лозунг!
— Не мне тебе говорить, сын тьмы, что здесь речь идет о свободе внешней, которая в «лежащем во зле мире» именуется «отвязанностью», когда всё решает право сильного — безразлично, верхов или толпы. Следовательно, никакое равенство невозможно, не говоря уже о братстве…
А масонство толкует именно о «Всемирном братстве». Соединённые Штаты Европы, потом Соединённые Штаты Мира… Вот твой свидетель, брат Франклин, сказал на 1-м интернациональном Конгрессе масонов в Париже в 1889 году:
«Настанет день, когда народы, не имевшие ни 18 века, ни 1789 года, сбросят узы монархии и церкви. Этот день уже недалёк, день, которого мы ожидаем. Этот день принесёт всеобщее масонское братство народов и стран. Это идеал будущего. Наше дело ускорит рассвет этого всеобщего мирового братства».
— Очень красиво! Что тебя не устраивает? Всемирная революция, всеобщее братство — разве это не христианская идея?
— Такая идея уже была, когда Вавилонскую башню строили. Всякая дерзновенная коллективная попытка во грехе забраться на Небо — утопия, противоречащая Замыслу. Никакого «всеобщего братства» на земле быть не может в силу человеческой самости и греховности. Жатва Господня — это чистая пшеница, а не сорняки:
«И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать.
Сойдём же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.
И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город». /Быт. 11, 5–8/.
Таким образом, каждая нация, каждый народ несет в замысле свою особую функцию, идею, у неё свой язык и свой путь к Небу.
А в день Пятидесятницы, после Вознесения Спасителя, «все они были ЕДИНОДУШНО вместе». /Речь идёт об учениках Христовых. Подчёркиваю «единодушно вместе», а не «тела вместе», «умы вместе» или «страсти вместе», как чаще всего бывает на земле.
«И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них.
И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать.
Когда сделался этот шум, собрался народ и пришёл в смятение; ибо каждый слышал их говорящим его наречием». /Деян. 2;1, 3, 4, 6/
Язык Духа и Святости — вот единый язык Неба.
— А Иосиф? — Разве он не строил это самое «Всеобщее братство»?
— Иосиф-то? Ха-ха-ха! — как бы он сказал. Иосиф строил Антивампирию и ничего больше. «Одна, но пламенная страсть».
«Носители государственной власти — враги масонства, так называемая государственная власть более страшный тиран, нежели церковь», — написано в масонском журнале.
— Да, это не Иосиф, — согласился АГ.
«Только благодаря союзу левых, главной ячейкой которого будет ложь, мы восторжествуем. Мы должны сгруппировать всех республиканцев, радикал-социалистов, коллективистов и даже в союзе с коммунистами выработать программу» /Брат Дельпаш, речь на конвенте Великого Востока/
— Ваши делишки, АГ? А раскол православной церкви? Император Павел Первый и Лефорт были в Голландии приняты в Тамплиеры, начались гонения на православие со стороны масонов-протестантов. И, наконец, отмена ПАТРИАРШЕСТВА.
Которое, между прочим, восстановил Иосиф.
«Унижая церковь в глазах народа, Пётр рубил один из самых глубинных и питательных корней, на котором стояло, росло и развивалось дерево самодержавия. При Екатерине Второй Фармазоны захватили науку в России. Лишь после обличений архимандрита Фотия ложи были закрыты» / Лев Тихомиров «Монархическая государственность»/.
И первая волна увлечения революцией:
«Тираны мира! Трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы!
Увы! Куда ни брошу взор — Везде бичи, везде железы, Законов гибельный позор, Неволи немощные слезы; Везде неправедная Власть В сгущённой мгле предрассуждений Воссела — Рабства грозный Гений И Славы роковая страсть.
Иосиф очень любил эти стихи. За сто лет до революции написаны, между прочим. А вы — «Иосиф, Иосиф»…
Ну и крестьянские волнения, декабристы…
— Почему же ты не напел Иосифу, что идея монархии — часть Замысла?
— Потому что это вовсе не так, — заявил АХ.
Даже Иоанна в тесном своём убежище дёрнулась от удивления, АГ пустил такой клуб серного дыма, что закашлялся, и Яна снова оказалась в осени сорок пятого года.
* * *
Двойка в тетрадке, жирная, красная, встала на дыбы, как взбесившийся червяк, и я, дрожа от омерзения, срисовываю с нее ряды двойников. Десятки лиловых червяков с завязанными хвостами. Когда я завязываю им хвосты, из-под пера брызжут липкие жирные кляксы — на тетрадку, на пальцы, на платье — они везде, мерзкие лиловые следы раздавленных червяков.
Бросаю ручку. Лиловые слезы капают на тетрадь.
— Дур-ра!.. - раздраженно кривится Люська, — Ме-е… Дуррында! Во, видала?
Люськины двойки тонкие и изящные. Горделиво плывут они друг за другом по строчкам, выгнув грациозные фиолетовые шеи, и это, конечно, волшебство, как и все, связанное с Люськой.
А волшебство — всего лишь новенькое дефицитное перышко «уточка», которое забрала у меня Люська, подсунув взамен свое, с разинутым, как у прожорливого птенца, клювом.
