— Совсем я, кажется, спятила… — вяло подумается ей, но и мысль эта, и хлопковые нагромождения облаков под крылом, и попутчики в такси Адлер-Гагры, свекровь и невестка, везущие домой палас с жутким названием «медно-аммиачный», и не менее жуткий запах чудища, и их темпераментный трёп с шофёром, утробные резкие звуки с часто повторяющимся, единственно знакомым словом «ара» — «нет, нет» — и петляющая горная дорога, и, наконец, блеснувший за поворотом голубой осколок моря, — всё это будет лишь необходимым изобразительным рядом. А подлинное действо снова и снова разыгрывалось в ней самой, внутри, во многократном сладострастном прокручивании кровавого завтрашнего спектакля.
У хозяйки, где она, то одна, то с Денисом, несколько раз жили «дикарями», свободной комнаты не оказалось. — «Ай, почему не написала, кацо?» — «Да вы не беспокойтесь, тётя Назия, я всего на пару дней, пристройте где-нибудь»… Индийский платок в подарок, и Яне достаётся комнатушка Отарика. Вход туда прямо из сада, головокружительно крутая лестница, но зато увитый «Изабеллой» балкон и полная автономия. Яна довольна, недоволен лишь Отарик, ему придётся на эти два дня переселиться к бабушке, которая «ворчит и храпит». Но Яна знает, чем задобрить Отарика — какой советский мальчишка, будь он Стариком, Петькой или Шамилем, если у него есть телевизор, не бредит Павкой Кольчугиным — Антоном Кравченко? Бесстрашным, хитроумным и непобедимым сыщиком, суперменом и мстителем, от которого не уйдёт ни один гад? Эдаким советским Джеймсом Бондом… Были даже тревожные статьи о поголовной «антонизации» подростков, которые носят рубашки, кепарики — «антонки», лихо сигают с крыш, порой ломая конечности, палят из самоделок и дерутся до крови, подражая своему кумиру, мастеру спорта по самбо и спортивной гимнастике, чаще всего обходящемуся без каскадёров. Употребляют его словечки и пишут на пыльных автомобильных капотах заглавное «А». То есть «Иду на вы! Антон».
Разумеется, Отарик не только знал, что в городке снимается сам Кравченко, но и поведал взахлёб содержание всех отснятых эпизодов, — непонятно было, когда он успевает ходить в школу и готовить уроки. Просьбу Яны передать Павке, то есть Антону Кравченко, записку Отарик, разумеется, встретит с восторгом. И, конечно, мигом простит ей вторжение в свои покои.
— Только тайно, чтоб никто-никто… — шепнула Яна, сунув в его тонкие раскрытые клювом пальцы запечатанный конверт. Пальчики сжались, проглотив добычу, в горячих угольных глазах Отарика заплясали колдовские огоньки, и он исчез, будто и не было мальчика. И так же неправдоподобно быстро — Яна едва успела переодеться с дороги, — появился вновь по невероятно крутой, ведущей на балкон лестнице. Как юный Ромео. Изобразит пальцами букву «У» — «Победа! Всё в порядке» — тоже Антонов жест, и покажет прямо на рукаве футболки размашистый автограф своего кумира.
Она назначила Антону встречу на заваленном пустой тарой клочке пляжа, сразу за второразрядной хачапурной, где и перекусила в ожидании. Хачапури были суховатыми и пересоленными, но зато с пылу-с жару, а кофе и вовсе приличный, по всем правилам, на жаровне с раскалённым песком и хозяином с такими же угольно-калёными, как у Отарика, глазами.
Время тянулось медленно, до шести оставалось ещё четверть часа. Она вспомнила о море. Оно в нескольких шагах, а она ещё даже не искупалась, она совсем забыла о море, хотя прежде всегда первым делом, бросив как попало вещи, бежала в «стихию».
«О, море в Гаграх!.». Реки наводили на неё тоску, да и другие моря — Азов, Прибалтика. Даже Крым. Гагры с их неправдоподобной красотой вызывали мысли о рае, они были волшебством, а она обожала чудеса. Она приезжала сюда, как в рай и уезжала всегда со слезами, она томилась по «морю в Гаграх» на любом другом курорте — в Паланге, Варне, Коктебеле, Пятигорске, по которому однажды долго бродила, любуясь красотами и всё больше мрачнея, и Денис, наконец, взорвался — чего она, собственно говоря, ищет? А она призналась — «моря». Мысль, что где-то здесь должно быть море, досаждала, пока она, плюнув, не взяла два билета на самолёт, хотя до смерти боялась летать, выслушала стойко всё, что думает по этому поводу Денис, и через час уже окуналась в «стихию».
И вот она совсем забыла про море.
За хачапурной, за пустыми ящиками, оно было не слишком чистым, возможно, здесь неподалёку в него сливали всякую дрянь, да и погода была не ахти. И хоть и одела она купальник, но белья сухого не взяла, и полотенце забыла. А когда доплыла до буйка и легла на спину, глядя на расплывающееся над головой вечернее облако с золотисто-розовыми краями, она исцелилась на мгновенье, жизнь снова стала жизнью, море укротило демонов. Но лишь на мгновенье, пока она не увидала прыгающего по ящикам Антона в тёмных очках и надвинутой на лоб ковбойской шляпе, и не свистнула ему особым «Панкиным» свистом.
Он махнет рукой. Действие второе. Ваш выход, Иоанна.
— Ну ты даёшь, — он целует её в щёку. — Фу, лягушка. Где полотенце? Как это нет? Рандеву на помойке. Что вообще происходит?
Она прыгает на одной ноге, вытрясая из уха воду, натягивает на мокрое тело сарафан, ловко освобождается от бикини, трусики падают к ногам. С Антоном она не церемонится, они с незапамятных времён как брат и сестра, на съёмках чего только ни бывало, и спали на одном матрасе, и в деревенской бане приходилось наскоро мыться всем скопом. Мальчики, отвернитесь; девочки, отвернитесь.
Обсыхая на остывающем солнце среди пропахших помидорами и хурмой ящиков, хоть и невелика была вероятность, что кто-то из общих знакомых или Антоновых фанатов заберётся на эту свалку, хоть и сомбреро с очками закрывают ему поллица, но бережёного Бог бережёт, — она изложит ему третье действие и его непосредственную роль.
Он даже очки снял и смотрел на неё во все глаза — разыгрывает она его, что ли? Потом в панике принялся вытирать лицо лифчиком сохнущего бикини. Лифчик она отобрала.
— Ну ты даёшь!.. Нет, это, мать, без меня… Ты меня не подставляй. Он не поймёт.
Она заверила, что не собирается его подставлять, что всё берёт на себя, что с юмором у Дениса в порядке, а осенившая её в Москве идея гениальна, она вон за тысячу километров специально прилетела, хоть и самолёта боится, как чумы — неужели всё зря? И Гиви будет сюрприз, на всю жизнь запомнится…
Да уж запомнится!.. Не, мать, я в эти ваши игры…
Конечно, он подумал о «Шкафе», об этой Хельге, но на сей случай у Яны было заготовлено несколько отвлекающих реплик, из которых следовало, что присутствие денисовой подружки в городе, которое ей, само собой, известно, колышет её не более присутствия в городе этой вот мухи. Она предвидела, разумеется, что Антон заартачится, но у неё всё продумано, отработан текст и подтекст. По сценарию в конце третьего действия Антон должен сдаться, что, в конце, концов, и происходит. Антон, при всём своём патологическом упрямстве, принадлежал им — ей и Денису. И никуда от этого, не денешься.
Это он, Денис, углядел в совсем ещё желторотом провинциальном мальчишке из КВН, великолепно крутящем на сцене сальто, будущего великого и непревзойдённого Павку Кольчугина, хотя пробы были не очень. И она, да и худсовет поначалу никак не могли понять, почему такой странный выбор. Хотя где-то в мистических глубинах её подсознания таился ответ — Яна это чувствовала интуитивно, но никак не удавалось ей ухватить свою догадку за хвост. Так или иначе — Антон Кравченко вот уже второе десятилетие принадлежал им. Из года в год, от серии к серии — сердце телесериала! Антон старел вместе с Павкой, это была его первая и основная жизнь. Маленький театрик там, в родном городке, откуда наотрез отказалась ехать жена его Нина, завлабораторией в «Ящике», был как бы между прочим, между съёмками. И семейная жизнь, и уютный коттедж на две семьи, и отцовство /обожаемые мальчишки-близняшки/ — на всё это почти не оставалось времени. И хотел Антон или не хотел, он всё более становился Павкой Кольчугиным. Она, Иоанна, лепила, придумывала ему эту главную жизнь — подвиги, мысли, женщин.
