– Куда тебе такая тяжесть? Сам еле на ногах стоишь.

Вася передал старика арабу.

Товарищ Эрнст между тем открывал двери другой камеры, помещавшейся в соседнем коридоре. Вскоре из-за угла показалась группа в несколько человек. Они остановились вдали от нас, испуганно озираясь по сторонам. Мы махали им руками, звали к себе, но люди продолжали стоять, не решаясь подойти ближе.

Потом появился товарищ Эрнст. Он тоже нёс измученного, истощённого человека. Только тогда кучка людей двинулась следом. Это было скорбное, страшное шествие.

Теперь почти у каждого из нас была тяжелая, непосильная ноша.

Я вел под руку невысокого светловолосого, почти прозрачного человека, видимо, ещё молодого, хотя вряд ли кто-нибудь смог бы определить его возраст. На его куртке стоял номер «32». Этот человек принадлежал к первой группе мучеников и был одним из старожилов подземелья.

«И с такими-то бойцами Сальваторе хотел бежать наверх, сокрушать все, что попадется на пути!» – с горечью подумал я.

Теперь мы шли по узкому коридору. Люди молчали, никто ни о чём не спрашивал, не жаловался. Ни у кого не было сил не только разговаривать, но даже вздыхать или всхлипывать.

Когда мы подходили к лестнице, к нам подбежал начальник караула.

Ворота восьмого квартала открыты! – взволнованно доложил он. – У входа наша охрана!

– Отлично! – кивнул ему товарищ Эрнст. – Доставь туда людей, Фридрих. – И он показал на нашу процессию.

Подошел Сальваторе.

– Ваше приказание выполнено! – отрапортовал он Васе совсем по-военному.

Мы отправились обратно, в камеры, за другими заключёнными. Нас было человек десять. Сальваторе шел рядом со мной.

– Восьмой квартал совсем не похож на этот, – сообщил он мне.

– А какой он? – поинтересовался я.

– Там коридоры шире, потолки выше, больше света. Это целый город!

Мы привели ещё одну группу в восьмой квартал и снова пошли обратно. На этот раз мы решили подняться на шестой этаж, где, по словам Эрнста, также помещались мастерские и камеры. Для этого следовало пройти по всему коридору до лестницы, охраняемой, нашим патрулем.

В первый раз я шел по этим коридорам без конвоя. Рискуя отстать от товарищей, я заглядывался на тяжелые двери, бывшие безмолвными свидетелями многих тайн. «Кто там, за этими дверьми?» – спрашивал я себя. Я измерял взглядом длину коридоров, останавливался против каждого узкого ответвления, против каждого поворота, задирал голову к потолку, словно там можно было прочесть, кто строил эти бесконечные переходы и лестницы, кто жил в этих бесчисленных казематах…

Мы шли быстро. На этот раз товарищ Эрнст особенно спешил, и очень скоро мы оказались в шестом квартале. Впереди, сколько видел глаз, тянулся пустынный коридор. Долго пришлось идти до первого поворота, а затем снова прямо, прямо… Мы уже подошли к одной из дверей и товарищ Эрнст достал ключ, когда вдали послышался хорошо нам знакомый треск морзянки. С каждым мгновением треск этот усиливался, становился всё злее. Мы переглянулись, кто-то схватил мою руку. Казалось, что вокруг трещат стены, потолки, что пол под нами вот-вот провалится, а из-за угла выползет какое-то огромное чудовище… Это была тревога.

Товарищ Эрнст быстро повернулся к нам.

– Мы выпустим людей из камеры! – решил он. – Надо успеть!

Щёлкнул замок, и я услышал знакомый скрип, протяжный и тяжелый. Да, это была наша камера, я сразу узнал её… Здесь мы проводили ночи. По утрам нас выстраивали и вели по длинному коридору. За углом с правой стороны первая дверь – баня, дальше – узкая каморка коменданта, а следом за ней дверь мастерской…

Шум всё усиливался. Уже почти рядом с нами что-то трещало, гудело… Продолжала ли стучать морзянка, или это стучало у меня в висках? Гудело ли поблизости, или мне это только казалось?

В глазах у меня потемнело. Я нащупал прохладную стену и приник к ней головой. Мимо шли люди. Всех их я знал, но сейчас не помнил ни одного имени. Кого-то вели под руки, кого-то быстро пронёс Цой. Возбуждённые до крайности, люди действовали с лихорадочной поспешностью. В одно мгновение камера опустела. Все побежали к лестнице, совсем позабыв обо мне.

Когда я опомнился, рядом со мной уже никого не было.

Долго пришлось бежать по коридору, пока удалось догнать товарищей. Вася шел последним, неся кого-то на спине. Я подошел ближе и встретился взглядом с Пророком. Он прижался головой к Васиному плечу и, вытаращив маленькие подвижные глазки, не то испуганно, не то обрадовано смотрел на меня.

Мне захотелось вдруг схватить за руку Васю, крикнуть ему, что он несет Пророка, напомнить о нашей камере… Но сделать это было невозможно, потому что все мы, напрягая последние силы, – нет, не спешили! – бежали к лестнице, чтобы поскорее проскочить за ворота восьмого квартала…

И вдруг треск прекратился. Теперь мы уже видели последний поворот. Ещё каких-нибудь пятнадцать – двадцать шагов – и мы у лестницы… Ещё несколько секунд, несколько мгновений…

– Хальт!

Это кричали нам. У самой лестницы выстроились по меньшей мере два или три десятка солдат-эсэсовцев с автоматами. Они заполнили небольшой коридор, заняли всю лестницу… Они ждали нас. Сзади послышался топот. Там были солдаты. Мы оказались в клещах.

– Хальт! – кричали нам, на этот раз сзади.

Я не видел, как приближались эсэсовцы. Впереди нас стоял товарищ Эрнст, и я смотрел в ту сторону, где белела его голова, гордая я спокойная…

Это, прошу пана, всё!

Дальше идёт финал трагедии. Надо ли рассказывать его? Солдаты расступились, и мы двинулись к лестнице, в ту самую сторону, куда направлялись прежде. Нас погнали вниз. Огромные ворота восьмого квартала были открыты настежь. Там стояла толпа эсэсовцев, среди них много офицеров. Предстояла расправа с восставшими узниками.

Помню только, что Вася и Эрнст шли впереди. У открытых ворот мы увидели Кранца. Он подскочил к Эрнсту и со всего размаху ударил его по лицу. Эсэсовцы поливали Эрнста самой отборной руганью. Кранц снова бросился на него, крича:

– Сними мундир! Сейчас же сними мундир! Ты больше не солдат фюрера! Ты опозорил это высокое звание!

Коротышка Кранц подпрыгивал, брызгал слюной, размахивал кулаками, рычал, ревел… Он был до того омерзителен в своей неистовой злобе, что даже эсэсовцы не обратили внимания, когда он потребовал, чтобы с Эрнста сорвали мундир.

Эрнст не поворачивал головы и упорно смотрел в одну точку, словно вся эта сцена не имела к нему никакого отношения. Рядом с ним стоял Вася.

В восьмом квартале всё ещё продолжалась схватка. Начальник караула Фридрих и его верные товарищи вели неравный бой. Пока были патроны, они отстреливались и отступали вглубь квартала. Оттуда слышались выстрелы. Но это продолжалось недолго. Вскоре всё затихло.

Я – человек штатский, не мне судить о военных делах, но всё же, думается, тут не обошлось без предательства. Это более чем очевидно. Прежде всего – кто помог бежать Кранцу? Во-вторых, почему каратели не стали искать нас в лабиринте коридоров, а двинулись прямо к восьмому кварталу? На двух часовых, поставленных у лестницы Фридрихом, бросили несколько десятков солдат…

Наконец эсэсовцы пропустили Эрнста и Васю в ворота. Мы прошли за ними.

Сальваторе сказал правду: коридоры восьмого квартала оказались шире и света в них было больше. Следуя за эсэсовцами, окружившими нас тесным кольцом, и подгоняемые сзади, мы шли по этим ярко освещенным коридорам, то и дело спотыкаясь о трупы наших товарищей… Страшно усталый, вконец измученный, я в душе завидовал им. Они уже отмучились, а у нас всё ещё было впереди…

Я шел и думал о смерти. Право же, мы не всегда справедливы к ней. Изображаем её костлявой, омерзительной старухой с косою в руках, пугаем ею и себя и своих недругов, а проклиная кого-нибудь, частенько желаем им смерти, будто она-то и есть самое страшное проклятье. Я же тогда видел перед собой не костлявую старуху… Смерть представлялась мне прекрасной, долгожданной. Скорее бы, наконец, попасть в её объятия…