Дьяк для подлинного сыску казал золотной мастерице Онтониде Чашникове плат, в чем заверчена соколья соль, тот ли плат с костью она видела. Онтонида, смотря плат, сказала, что она его у сестры своей видела и его знает, только в нем завязан был узол менши тово, а в том узлу заверчена была кабы что кость, величиною с зерновую кость, или кабы мышьяк, а не соколья соль, то де подменила сестра ее Марья. А сокольи соли до сех мест в плату отнюдь не было, а заверчена после. И детина против того говорил, что она сестру свою тем клеплет, опричь де той сокольи соли в плату завязано кости и мышьяку и сулемы небывало; а Онтонида на детину говорила в пример, что отнюдь той сокольи соли в плату заверчено небывало, а подменили они ту соль, завязав в плату в узол после. Дьяк Сурьянин, доставя с Онтонидою с очей на очи мать ее Окулину да сестру ее Марью, распрашивал и плат и соколью соль им казал. Они, смотря плата, сказали, что плат детины их прямой; и в нем заверчена была в узлу прямая соколья соль, а не кость и мышьяк и не сулема, и ныне в плату там соколья соль, а не иное что.

Дьяк постращал детину пыткою, но и у пытки детина говорил тоже; между тем мастерица Онтонида говорила в пример, что сокольи соли в плату завязано в узлу отнюдь небывало, а было иное, да и то подменено после. Дьяк Сурьянин, видя меж их спор, велел детину пытати. Детина с первой пытки не сказывал ничего, а с другой пытки повинился и сказал: в том он перед государем виноват, велел ему в плату подменити после Тимофей Ярышкин да жена его Марья да теща его Акулина; а был в плату завязан мышьяк, а купил он тот мышьяк в Новегороде окармливать лисицы; и как привез к Москве, и тот мышьяк заверчен у него был в тот плат, и он пришед во дворец отдал плат и с узлом завертети рыба боярыне своей Марье Ярышкине; и Марья, взяв у него плат, пошла в Светлицу; и как у ней тот плат в Светлице осмотрели и на завтрее кинула ему плат из Светлицы в окно племянница Окулины Полагея. И тогож дни ввечеру пришла с Верху боярыня его Марья Ярышкина ж велела ему в том плату переменити, а завертети соколью соль, а которой в плату завязан был мышьяк и она его из плата вывязала и кишула. И дьяк Сурьянин ставил с детиною у пытки Марью Ярышкину и мать ее Окулину и они в том запирались, а сказали, что того ничего небывало и подменивать они ему не веливали; тем он их клеплет, хотя от них отойти из холопства. А детина перед ними пытан, с пытки говорил прежние ж свои речи, что и наперед того сказывал. А Окулина с дочерью запирались, что подменивать ему мышьяка сокольею солью не веливали: а детина с них несговорил. Дьяк Сурьянин после пытки отдал детину и золотных мастериц держати приставом по прежнему, а пыточные речи сказывал государю. Государь указал золотную мастерицу Онтониду Чашникову, которая в том деле на мать свою и на сестру извещала, освободить, а до своего указу в Вверх ей ходить не велел. А матери ее и сестре с мужем велел сказать: только они вины свои, в чем на них говорил с пытки их человек, не принесут и государь их велел в том пытати. Мастерицы, выслушав речи, повинились; а сказали: в том де они перед государем и перед государынею виноваты, что преж сего вины своей к ним государем не принесли, боясь от них государей опалы. Принес де к ней Марье тот плат детина их завертети рыбу спроста; и в те поры в плату завязан был у него мышьяк и она Марья, плат взяв у него и не россмотря, в Светлице выронила, а подняла его сестра ее родная Онтонида Чашникова и развязав узол, казала подругам своим. И в те поры то дело пошло в огласку и она Марья, плат вырвав у сестры своей, отдала девке Полагее; и та, взяв у ней плат, отдала детине; и Онашка плат принес к себе. И как у ней про тот плат с сестрою был шум и она Марья, пришедчи к себе на подворье, смотрили того плату у детины, что в нем в узлу было завязано, и в плату завязан мышьяк; и она детине своему учала говорить, для чего он к ней принес плат с мышьяком и ныне про него в Верху учинился шум. И Онашка ей сказал, что принес к ней плат с мышьяком, не ведая, спроста; и она вывязав из плата мышьяк, кинула, и ему заказала, чтоб он впредь про тот мышьяк никому не сказывал, а взяла у него соколью соль, что он пущает жене своей в очи, да в то место завязала в плат ту соколью соль и ему приказала говорить, только учнут спрашивать, сказывал бы, что в плату была завязана соколья соль, а не мышьяк. А муж ее и мать ее то сведали после. И в том де волен Бог да государь и государыня, учинили они то дело, боясь, спроста, а лихово у них умышленья никакого не бывало. И дьяк Сурьянин речи их сказал государю.

И государь указал, а велел золотных мастериц да детину их вести к пытке, а приведчи к пытке, роспроситл их накрепко и стращати всякими пригрозами, такиль они тот плат с мышьяком взяли у детины спроста, и неумышленьем ли тот мышьяк для каково злого дела в Верх взносили и преж сего в Верх мышьяку или сулемы ненашиваляль и т. д. — Мастерицы у пытки сказали, что они виновати в том, как велели мышьяк исторопясь сокольею солью заменить, а тот был у них мышьяк принесен в Верх с проста, а лихова у них никакова умышленья не бывало. А детина их сказал, что мышьяк принес к ним в Верх спроста, неведая, а на лихое дело того мышьяку к ним не принашивал, и сам он тем мышьяком и сулемою никакова дурна не делывал и людей не порчивал. И дьяк Сурьянин велел того детину стращать и поднять на пытку двожды, а пытать ево не велел. И тот детина ни в чем не винился, а говорил прежнияж свои речи.

Мая 5 государь для имянин дщери своей царевны Ирины Михаиловны золотных мастериц Окулину Волкову да дочь ее Марью Ярышкину пожаловал, велел их из за пристава свободить и велел им быти у своего государева дела в Светлице в мастерицах по прежнему; а человека их Онашку из за пристава до своего государева указу свобожать не велел. Он был освобожден июня 3.

В 1635 году 30 генваря, одна из царицыных золотных мастериц, таже Антонида Чашникова, выронила нечаянно у мастериц в палате, т. е. в Светлице, где все они работали, платок, а в том плату «заверчен корень неведомо какой». Платок и с корнем подняли две белыя мастерицы и тотчас же объявили, т. е. представили государыне. На другой день по государеву указу и по именному приказу царицы велено дьяку царицыной мастерской палаты Сурьянину Тороканову об этом сыскати на крепко. Дьяк тотчас начал розыск распросом: где мастерица Чашникова тот корень взяла, или кто ей тот корень и для чего дал и почему она с ним ходит к государю и к государыне в Верх, т. е. во дворец? Чашникова отвечала, что тот корень не лихой, а носит она его с собою от сердечные болезни, что сердцем больна. Само собою разумеется, что такой ответ был недостаточен: царское слово сыскати накрепко требовало самого полного и строгого исследования. Дьяк стал спрашивать со всякою пригрозою: если она про тот корень, какой он словет, и где она его взяла, или кто ей дал и для чего дал, подлинно не скажет и государю в том вины своей не принесет, то государь велел ее в том пытати накрепко Мастерица повинилась и сказала, что в первом своем распросе не объявила про корень подлинно, блюдясь от государя и от государыни опалы; а теперь про тот корень скажет подлинно: «Ходит де в царицыну слободу, в Кисловку к государевым мастерицам к Авдотье Ярышкине и к иным, жонка, завут ее Танькою; и она де той жонке била челом, что до нее муж лих, и она ей дала тот корень который она выронила в Светлице; а велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться и до нее де будет муж добр. А живет та жонка, на Здвиженской улице. Дьяк тотчас велел жонку Таньку отыскать и привести пред себя.

Когда посланные за ней дети боярские поставили ее к допросу, она сказала, что завут ее Танькою, а мужа у ней зовут Гришка Плотник, а живут они на Знаменке на дворничестве, т. е. в дворниках у дворянина Головачова. Потом жонка Татьянка, как нужно было ожидать во всем заперлась и ответила, что она отнюдь в царицыну слободу в Кисловку ни к кому не ходит и золотной мастерицы Антониды Чашниковой не знает и иных никаких мастериц не знает и к ним не ходит. Их поставили с очей на очи. Мастерица говорила, что она Танька в Кисловку к мастерицам ходит, что там у ней с нею и познать учинилась, что она била ей челом, что до нее муж лих, бьет и увечит и она, Танька, дала ей корень, а велела положить его на зеркальное стекло, да в то зеркало смотретца и до тебя де будет муж добр.