Царицы Евдокии Лопухиных: Чирикова Авдотья Авр.; Лопухина Наталья Осип.; Доможирова Акулина Вас, из казначей. Царевича Алексея Петр. Мама Прасковья Алексеевна Нарышкина; боярыня Авдотья Сем. Нестерова, из казначей.

Честь и Место и на царицыной, половине государева дворца между женщинами соблюдались с тою же заботливостью, поддерживались и охранялись с тою же ревностью, как и на половине государевой, между мужчинами. Честь и место даже дворовых боярынь ставились в случай, когда тягались между собою местники-бояре и другие разрядные люди. Так в 1576 году Васюк Зюзин, искавший своего места перед Федором Нагим, ставил в случай между прочими и следующее обстоятельство: «да жила, господине, писал он боярину — судье, Петрова мать Шетнева (его родня) Фетинья у государя на сенех, и какова была с Оленою Плещеевою в государевой милости, во чти (в чести) и в местех, — в том у государя в милости и о сыску челом бью».

В 1627 году точно также Вас. Пушкин, тягавшийся о местах с Андр. Плещеевым, подал между прочим случай, что в 1547 г. когда царь Иван Васильевич понял в брак царицу Настасью Романовну, то у царицыных саней были Никиф. Хвощинской да Ив. Ив. Плещеев, а жена Ив. Плещеева мать Смерда Плещеева, который являлся здесь основою спора, была у царицы Настасьи в Верху и приказано ей было у портомой, а приносила она белое платье (чисто белье) к боярыням, которым над нею у белого платья приказано, к княгине Волконской да к Оксинье Губиной.

Пушкин этим доказывал, что Волконская была больше жены Ив. Плещеева, что больше ее была даже и Аксинья Губина, так как больше Ив. Плещеева был Хвощинский, а на Хвощинского и Губина ему Пушкину и случаев добыть не уметь, потому что они молодые дети боярские. Словом сказать, Пушкин по этому случаю считал себя выше Плещеева многими месты. Если таким образом честь и место дворовых боярынь шло, как говорится, тоже, как всякое лыко, в строку при местнических счетах, то им естественно было поднимать такие счеты и при их назначении во двор царицы, где они никак не хотели занимать должность меньшую против своих местниц или совместниц. По поводу одного такого назначения возбуждено было очень большое счетное судное дело между знаменитым кн. Дмитр. Мих. Пожарским и кн. Борисом Михаил. Лыковым.

В 1602 г., при царе Борисе Годунове, велено быть у царицы Марьи Григорьевны в дворовых боярынях Княгине Марье Лыковой, матери Бориса Лыкова, а у царевны Ксении Борисовны княгине Марье Пожарской — матери Дмитрия Михайловича. Пожарский стал бить челом Царю Борису и писал в челобитной, что по царской милости и по своему отечеству, его матери, княгине Марье, быть меньше княгини Лыковой не вместно, а можно его матери больше быть княгини Лыковой многими месты и государь бы его пожаловал велел ему с кн. Мих. Лыковым в отечестве дати суд и счет. Пожарский считал себя даже больше отца Борисова Михайлы, потому и просил считаться с ним, а не с сыном. Однако государь приказал боярам: в отечестве его судить и разряды сыскать с Борисом Лыковым. Бояре спросили: почему матери его кн. Марье меньше быть кн. Борисовой матери не можно? Пожарский привел множество случаев о чести и местах своего рода и ни одного о чести и местах дворовых боярынь, как можно было бы ожидать от этого спора: ясно что счеты о женских местах возникали не сами по себе не были особыми самостоятельными придворными счетами, и вполне зависели от общих местнических счетов, в которых женское место точно также, как и мужское, становилось случаем, находкою.

Спор и суд не был вершен при царе Борисе и возобновился слишком через 6 лет уже при царе Василье Шуйском и при том со стороны Бориса Лыкова, который объяснил, почему и суд не был окончен. В своей челобитной царю Шуйскому он писал: «А преж сего, при царе Борисе в 1602 и в 1603 годах кн. Дмитрий Пожарской доводил на меня Бориска ему царю Борису многие затейные доводы, что будто я, сходясь с Голицыными да с кн. Борисом Татевым, про него царя Бориса рассужаю и умышляю всякое зло. А мать его княж Дмитриева княгиня Марья в теж поры доводила царице Марье на матерь мою, что будто, мать моя съезжаючись с княгинею Василья Федоровича Шуйского-Скопина Оленою и будто ся рассуждают про нее царицу Марью и про царевну Оксенью злыми словесы. И за те затейные доводы и за иная многая лганья царь Борис и царица Марья на матерь мою и на мене наложили опалу, учали в том гнев держати без сыску, и матери моей не велели без указу от себя с дворишка съезжать (выезжать из своего дома). И в те поры тот кн. Дм. Пожарский не по своему отечеству и не по стычке, теша его царя Бориса, бил челом на меня в отечестве о суде, и царь Борис его кн. Дмитрия за те затейные доводы и за многая лганья жалуючи, а меня, по своему тайному гневу, позоря и казня, вместо смертные казни (как бы на смертную казнь) велел мне с неволю (неволею) отвечать ему кн. Дмитрию в отечестве. И кн. Дмитрий на суде говорил и разряды подавал Стародубских и Ряполовских князей, будто они больше бывали моих родителей Оболенских князей. А сам он к тем Стародубским и Ряполовским ко многим князьям причитал отца своего и себя по родословцу лесвицею, и ставил отца своего, в лесвице больше многих (тех) князей, а своих ближних родителей, Пожарских князей, которые бывали в городовых прикащиках и у иных (подобных) дел, за их худобою ни в каких случаях не подавал и потому своему умыслу и по тем своим затейным доводам хочет больше быть мене лесвицею родословием, а не отечеством, т. е. ближними родители, и не по разрядам. И после того суда я многажды царю Борису бивал челом о вершеньи того суда и царь Борис, не жалуючи меня за те его кн. Дмитриевы и его матери затейные доводы, того суда вершить не велел, а велел мене для своей докуки послать на службу в Белгород и тот суд и по ся места не вершен; а ныне кн. Пожарской по тому суду меня с собою в ровенстве ставит». Вообще тяжбу Пожарского Лыков объяснял придворными интригами и случай между их матерями, который подавал повод тягаться с ним Пожарскому не почитал настоящею местническою стычкою. — Как бы ни было, но подобные случаи признавались в местничестве тоже опасными для родовой чести и в известных обстоятельствах могли служить не малою потерею и позором всему роду, оттого местники и были так чувствительны ко всякой мелочи в своих местнических счетах.

При царе Михаиле Федоровиче, 1627–1630 г., к его супруге царице Евдокие Лукьяновне была определена в Верх в дворовые боярыни княгине Ульяна Васильевна Троекурова, жена Романа Фед. Троекурова, и учинена во всем царском жалованье равною с боярынею Екатериною Ивановною Бутурлиною, женою Василья Матв. Бутурлина. В этот раз Троекурова самолично подала государю челобитную и объясняла, что ей с Катериною Бутурлиною в равенстве быть не можно: по вашей государской милости, по нашему отечеству, прадед родной Вас. Бутурлина и его деды и дед его родной и дядя большой везде в пятых и в шестых товарищах (бывали) с дядею моим да с отцом в ваших государских разрядах». В доказательство она стала перечислять случаи и в заключенье просила: «милосердый государь, пожалуй меня рабу свою, невели мне быть в ровенстве с Бутурлиною, и вели по своим разрядам на Бутурлина в нашем отечестве свою царскую боронь учинить, чтоб родству нашему тем вперед позорным от Бутурлиных не быть. Царь государь смилуйся!» Решено было против указанных случаев вывести справки из разрядов; но чем окончилось дело, неизвестно. Знаем только, что в списках дворовых боярынь Троекурова ставилась выше Бутурлиной.

В феврале 1623 года царь Михаил Фед. женил царевича Михайла Кайбудовича на дочери Григорья Ляпунова, Марье, а на свадьбе указал быть в сидячих боярах: Ив. Плещееву, и князьям Роману да Никите Гагариным, а в сидячих боярынях их женам: Настасье Семеновне Плещеевой и княгиням Катерине Матвеевне и Марье Михайловне Гагариным. По случаю же болезни Плещеевой велено быть ее дочери, по муже Вельяминовой. Гагарины тотчас заявили, что по росписи им назначено быть меньше Плещеева, что теперь они хотя садятся под ним, но впред станут бить челом государю; а женам их меньше Вельяминовой никак быть нельзя. Между тем Вельяминова не сама себя представляла в сидячих боярынях, а представляла только свою мать, почему на свадьбе ее и называли не собственным ее именем, а именем матери, Ивановою женою Плещеева; она только занимала место матери. Гагарины же не хотели сидеть именно под Вельяминовой, как очень молодой перед ними. Однако из Разряду велено было князей посадить сильно на назначенных местах; «да из Разряду же приезжал разрядный дьяк, а велел княгинь Гагариных посадить (стало быть также сильно) под Вельяминовою. Вообще велено сидеть по росписи, где кому указано, а кому до кого будет дело и они впредь государю бей челом… И они по росписи сидели, и после свадьбы Гагарины никто не бил челом.