Более того, Мурат имеет своих людей во всевозможных инстанциях. Все знают про его щедрость и умение держать слово. И его намеки воспринимают серьезно. Однажды еженедельник Саши-Матвея собрался опубликовать фотографии, на которых был запечатлен Хабибуллин-старший с юной дивой, годящейся ему в дочери. В «Городских скандалах и сплетнях» тогда готовилась специальная подборка по известным в городе «папикам». Откуда-то Хабибуллину стало известно, что его лик вскоре должен появиться на страницах самой известной в городе «желтой» газетки. Ни Саша-Матвей, ни кто-то другой в редакции так и не узнали, откуда просочилась информация. Кадры они подбирали тщательно, все знают друг друга много лет, и в других случаях никакая информация никуда не уходила. А тут Мурат лично позвонил главному редактору и произнес пару фраз. В результате главный вылетел из своего кабинета как ошпаренный и безапелляционно приказал: фотографию Мурата из номера снять. Секретарша потом отпаивала шефа корвалолом. Ребята хотели знать, чем ему пригрозили, но главный редактор так никому ничего и не сказал. На все другие угрозы (а их за время существования «Скандалов» было немало) он не обращал внимания.

– Мурат – человек серьезный и человек дела. И вообще, признаться… Ольга, я не думаю, что это он взял ваших детей. Он не стал бы… действовать таким образом.

Саша-Матвей посмотрел мне прямо в глаза.

– Но съездить к нему стоит. Говорю сразу: я вам это предлагаю и из своих корыстных соображений.

– Хотите, чтобы я вам там что-то сняла? Или записала на пленку? – Я улыбнулась.

– Я сам это сделаю.

– Вы хотите, чтобы я вас взяла с собой?! Но в какой роли?

– Да, хочу. Но меня там никто не увидит.

Я удивленно посмотрела на Сашу-Матвея. Он пояснил, что имеет в виду. Вчера его коллега Сергей рассказал мне о покупке машины на крупный выигрыш в казино. Более того, Саша-Матвей ее определенным образом переделал. В ближайшее время мне предстояло увидеть как.

– Меня там никто не найдет. Это невозможно, если не знаешь, что есть тайник и как он открывается. А я оттуда и снимки сделаю, и запись. Вы только постарайтесь вести разговоры, не отходя от машины. Это моя единственная просьба. Хотя Мурат может вас и в дом пригласить.

Саша-Матвей многозначительно оглядел мою фигуру.

В этот момент на кухне появился проспавшийся свекор и спросил, кивая на Сашу-Матвея, что это за чучело, добавив, что его было бы неплохо поставить у нас на огороде ворон пугать. Я заметила, что на наш участок они и так не залетают, так как на соседнем постоянно болтается бывшая коллега Надежды Георгиевны, отправленная из партии на пенсию. У той тетки в новые времена ничего не получилось (возможно, потому, что в те дни, когда Надежда Георгиевна закладывала фундамент будущей нефтяной империи, эта ходила с красным флагом и хлопала ушами), поэтому она громогласно и непрестанно ругает существующий строй, губернатора, демократические перемены и бизнесменов, заявляя, что в добрые советские времена даже слова начинались с сочетания букв «рай» (райком и другие), не говоря уже о том, что он существовал на земле для освобожденных партработников. В результате, наслушавшись ораторшу, все птицы облетают стороной не только ее участок, но и все соседние, включая наш, так как речи произносятся ею постоянно.

Саша-Матвей нисколько не обиделся (видимо, чучелом и пугалом его называли не впервые) и представился. Свекор рот раскрыл, потом закрыл, бросился в комнату, где только что спал, и вернулся с несколькими номерами «Городских скандалов и сплетен», ткнул пальцем в опус Матвея Голопопова, посвященный каким-то переговорам на высшем уровне, проводившимся в бане (сопровождаемый соответствующими снимками), и спросил:

– Ты писал?

– Я, – подтвердил Саша-Матвей.

Свекор тут же ударился в воспоминания о своих хождениях в баню – они ведь в нашей стране практиковались и в советские времена. Саша-Матвей заинтересовался, я быстро поняла, что стала на кухне лишней, и удалилась в комнату наводить красоту, оставив мужчин вдвоем.

Когда вернулась через полтора часа, сделав из себя конфетку, на мой новый облик двое мужчин даже не обратили внимания. Саша-Матвей менял кассету в диктофоне, а свекор разливался соловьем, теперь вспоминая какой-то комсомольский слет и чем там занимались комсомольцы.

С большой неохотой Саше-Матвею пришлось прервать увлекательную беседу, но он клятвенно обещал навестить свекра на даче с ящиком пива и послушать его воспоминания о бурной молодости. Представляю, как он это все подаст в «Скандалах». Я бы лично открыла рубрику «воспоминаний отвергнутого мужа нефтяной королевы». Петрович тратил бы гонорары на материальную поддержку завода «Балтика».

Свекор сказал, что сегодня, наверное, заночует у меня в квартире, и пригласил друга Сашу заезжать, если Оленька не возражает.

– Приезжайте, – сказала я. – Раскладушка есть. И детские кровати свободны.

При упоминании детей у меня на глаза навернулись слезы, свекор с Сашей-Матвеем кинулись меня утешать, уверяя, что вопрос должен как-то разрешиться в ближайшее время. Со свекром рассталась до вечера, Саша-Матвей уже сегодня обещал привезти ящик пива (если Оленька не против), на улице журналист кивнул на темно-синий «Сааб» и открыл передо мной переднюю дверцу пассажира.

– Пересаживаться будем за городом, – сказал он. – Не хочется тут тайник показывать честному народу.

Под последним выражением он имел в виду полную скамейку бабок, сидящих у нашего подъезда и с большим интересом наблюдающих за мной и Сашей-Матвеем. Представляю, как мне в последнее время перемыли косточки. Вначале бывший на «Мерседесе», потом Камиль на навороченном джипе, журналист Сережа на «шестерке» (хотя его могли и не видеть: все-таки ночью меня привозил), теперь новый поклонник… А был еще и опер Андрей Геннадьевич… Да, бабкам есть о чем поговорить.

По пути нам пришлось заскочить к Саше-Матвею домой: у него осталось слишком мало кассет, так как часть была им израсходована на запись воспоминаний свекра. Жил Голопопов вдвоем с мамой, сухонькой женщиной неопределенного возраста. Квартира была бедно обставлена, мама имела изможденный вид. На меня посмотрела удивленно, но ничего не сказала.

Я же по приглашению Саши прошла к нему в комнату. Там, признаться, не знала, куда поставить ногу, и поняла значение выражения насчет черта и его сломанной конечности. В комнате журналиста следовало проявлять большую осторожность, чтобы не повредить свою.

Центральное место на большом письменном столе занимал компьютер со всевозможными наворотами. В другом углу стоял телевизор со старым видеомагнитофоном. Колонки висели на потолке. По полу во все стороны тянулись какие-то провода, я так и не поняла, что с чем соединяется. Стены были увешаны многочисленными полками, забитыми книгами, журналами, газетами, аудио– и видеокассетами, компакт-дисками, дискетами, тетрадями, календарями и ежедневниками. На всех стульях лежали горы макулатуры, то есть я назвала бы это макулатурой, но Саше-Матвею все это явно требовалось в работе. Узкая кровать, небрежно застеленная пледом, тоже служила чем-то вроде полки. Как сказал хозяин, ночью он все перекладывает на пол, а утром водружает обратно. Под кроватью в чемоданах хранились фотографии. Саша-Матвей обещал дать мне их как-нибудь посмотреть.

Казалось, что в этом бардаке невозможно что-то найти, но Саша в своем бедламе ориентировался великолепно и дал мне совершенно четкие указания, где взять чистые кассеты, пока сам доставал еще какие-то штучки непонятного мне предназначения.

Наконец все было собрано (Саша-Матвей упаковал спортивную сумку средних размеров), и мы опять вышли в коридор. Там нас тихо ждала мама.

– Я забыла тебе сказать сразу, – обратилась она к сыну. – Сергей звонил. Вчера убили кого-то в выставочном комплексе, где он был.

Саша-Матвей тут же посмотрел на меня.

– Толика, референта Надежды Георгиевны. Я не знаю его фамилии. Свекровь сегодня утром ездила на опознание. Забыла вам сказать. Простите.