– Нет, конечно! – возмущенно воскликнул Туюсов.

– Вот вам и ответ, – сказал Шубаков. – Ни вас, ни Александру, ни меня на иглу не посадишь.

Кондрат, как сообщил Мишаня, только вводит себе в крайних случаях физраствор, но он, даже когда болеет, не глотает таблетки. Никакие! Он насмотрелся на то, что делает «дурь» с людьми, и у него сейчас на все таблетки и порошки с микстурами сформировалось что-то вроде аллергии. Одного человека можно приучить, другого – нельзя. Он просто не станет употреблять наркотики – потому что твердо знает, к чему это может привести, потому что для него это неприемлемо, потому что нельзя, наконец, просто ему хорошо вдолбили: нельзя! Потому что он занят делом – и ему не нужно уходить от действительности. Потому что в сексе он наслаждается естественными ощущениями – и ему не нужно усиливать их травкой. Да мало ли причин? А другие считают, что уж у них-то точно привыкания не произойдет, они в любой момент остановятся, «соскочат с иглы», или же они просто не хотят отставать от друзей, быть белой вороной в молодежной компании, или желают острых ощущений, погружения в мир грез, когда все вокруг кажется прекрасным… Человек, ставший наркоманом, во многом виноват сам.

Мы сидели втроем, молча размышляя об услышанном. Говорить больше не хотелось. Внезапно тишину кабинета прорезал телефонный звонок. Я резко дернулась – ведь просила Люсю ни с кем меня не соединять.

– Что-то случилось, – заметил Виталий Сергеевич.

Дрожащей рукой я сняла трубку. Из больницы звонил Тимур – шофер и телохранитель Семена Григорьевича.

Вера Николаевна пальнула вначале в генерального, а потом пустила пулю себе в висок. Меня просили срочно приехать.

Шубаков, Виталий Сергеевич и я тут же сорвались с места.

24 сентября, среда. Поздний вечер

Ночь с 24 на 25 сентября,

со среды на четверг

В больнице нас уже ждали. На Тимуре и на двух гориллах, охранявших Сенин покой (при жизни), лица не было. Еще бы: доохранялись. Велено было пущать только Веру Николаевну – а она и пальнула в священное тело.

Тимур не знал, что именно произошло, – они с ребятами слышали только возбужденные голоса Семена Григорьевича и Веры Николаевны, но слов разобрать не могли. Естественно, парни внутрь не совались – не их это было дело. Тимур бросился в палату только после того, как прозвучал первый выстрел.

– Я, честно, вначале даже не понял, что стреляли… Ну не ожидал, что ли… – признался Тимур.

Но он опоздал – Сене было уже не помочь, а Вера Николаевна, приставив дуло к своему виску, успела еще раз нажать на курок до того, как Тимур подбежал к ней. Она воспользовалась маленьким дамским пистолетом, который принесла в сумочке.

С нами беседовали представители правоохранительных органов. Виталий Сергеевич, Шубаков и я давали какие-то показания. Наши данные записали, сказали, что будут еще связываться. Но толку-то?

Когда мы наконец смогли сесть втроем в одном из холлов больницы (ехать еще куда-то для разговора просто не было сил), Шубаков заявил:

– Ничего не понимаю. Почему?

– Она любила его, – я пожала плечами. – Наверное, все годы, что у него работала.

– Но тогда какого черта?!

– А он ее нет, – заметил Виталий Сергеевич.

– Слушайте, вы что оба… того? – взорвался Шубаков. – Как и все в вашей фирме? Сколько секретарш влюблено в своих начальников? Сколько баб вообще влюблено в женатых мужиков? Просто в мужиков безответно? И наоборот? Но ведь это не значит, что они в них пуляют среди бела дня? Вы представляете, что делалось бы, если бы все, кто страдает от безответной любви, стали пулять в объекты своей страсти? Да пальба бы кругом шла беспрерывно! И почему его? Я бы, например, в соперницу – то есть соперника – стрелял.

– Женщин вообще никто не разберет, – заявил Виталий Сергеевич.

Я же придерживалась несколько иного мнения. Виталий Сергеевич и Шубаков знали меньше, чем я. У меня имелась своя версия случившегося, но я не стала представлять ее двум мужчинам. Зачем? Все равно теперь ее уже никто не подтвердит и не опровергнет. А Сеню и Веру Николаевну все равно не вернуть.

Да, Вера Николаевна любила его. Все эти годы. А Сеня, как я считала, не любил никого. Ни жену, ни многочисленных подруг, ни Веру – только себя. Из-за кокаиновой зависимости он постоянно нуждался в средствах. Да, он достаточно имел с фирмы – но ведь много и тратил. Тем более двое детей Сени сейчас обучаются в США и находятся (то есть находились) на полном его содержании. Многочисленные Анджелочки-Жанночки тоже требовали определенных трат. Возможно, Вера решила воспользоваться шансом привязать Семена Григорьевича к себе. Она прихватила деньги Цыгана и поняла, что благодаря им может заполучить Сеню. Я не исключала также, что идея с разборкой телевизоров принадлежала ей.

Сеня клюнул. Может быть, даже обещал развестись с Анной Львовной. Трудно сказать. А потом деньги сгорели – я не знала, где и как, но это уже не имело значения. Вера сказала об этом Семену Григорьевичу – и увидела его реакцию, а поэтому решила покончить сразу со всем, убив его и себя. Все ее надежды потерпели крах, смысла жить дальше она не видела. Она была человеком одиноким, ни мужа, ни детей, вроде бы имелась какая-то племянница, но это уже не суть. Она решила вот так распорядиться своей и Сениной судьбой. Бог ей судья.

– Саша, проснись! – донесся до меня голос Шубакова.

Я так погрузилась в свои мысли, что не услышала его в первый раз.

– Александра Валерьевна устала, – заметил Виталий Сергеевич. – Саша, выспись завтра как следует. Я займусь похоронами. Думаю, что фирма должна все расходы взять на себя.

Я кивнула.

– А потом тебе предстоит много работы, – продолжал Виталий Сергеевич. – Так что отдохни завтра с утра – пока есть такая возможность.

– Хорошо, – сказала я и повернулась к Шубакову: – Что ты там говорил?

– Она не слышала, – усмехнулся Мишаня, встречаясь взглядом с Виталием Сергеевичем. – Фирма – твоя, Саша.

– У Сени есть жена и двое детей, – заметила я. – То есть вдова. И шестьдесят процентов акций принадлежат ему…

– Саша, фирма – твоя, – твердым, не терпящим возражений голосом повторил Шубаков.

– Ладно, пора по домам, – поднимаясь с кресла, сказал Виталий Сергеевич. – Утро вечера мудренее. Пошли. Саша, я тебя отвезу.

Моя машина находилась на стоянке у дома, оставленная там еще до отъезда в Хельсинки. В аэропорту меня встречал шофер. В больницу мы с Виталием Сергеевичем неслись на его машине, а Шубаков с кем-то из своих молодцев на одном из многочисленных джипов.

Но отдыхать было еще рано. По аллее больничного парка прогуливались Юрий Леонидович Цыганов на пару с Олегом Расторгуевым. Только их мне еще не хватало на ночь глядя.

– Добрый вечер, – поздоровались они.

Я устало кивнула в этот недобрый для меня вечер и почувствовала, как напрягся шедший рядом со мной Шубаков. Его эта встреча – здесь и сейчас – тоже не очень обрадовала.

– Что хорошего скажешь, Сашенька? – обратился ко мне Цыганов, расплывшись в слащавой улыбке.

– Оставьте меня в покое.

– Александра Валерьевна очень устала, – заявил Шубаков, улыбаясь своим фирменным волчьим оскалом.

Цыган что-то начал говорить, Шубаков ему отвечал. Я не слушала – просто не было сил включиться.

– Саша! – дернул меня за рукав Мишаня.

– Оставьте меня в покое, – повторила я и добавила, переводя взгляд с Цыгана на Шубакова и обратно: – Оба. Разбирайтесь между собой как хотите. Потом сообщите, о чем договорились. Дайте только мне спокойно работать. Разве это так много?

В эти минуты мне в самом деле было все равно, под чьей «крышей» ходить. Один не лучше другого. Фальшивомонетчик и поставщик наркотиков. Оба увязли в грязи, на обоих кровь… Как они мне все надоели!

– Но вопрос с деньгами решить все равно придется, – мягким голосом сказал Цыган, правда, взгляд его был жестким-жестким. – Тогда и оставим тебя в покое. Где деньги, Саша?