* * * Вернись, тебя я попросил. Но ты уже вошла. И подбежал к ногам сквозняк из дальнего угла. И дрогнула у кресла ель, и медленно сошли К подножью иглы, словно сель. А с уровня земли, Из-за окна, где снег лежал каленее стекла, Тянуло в дымное тепло поземку через щель. Вернись, тебя я попросил, еще открыта дверь. Вернись, тебя я попросил. Но ты уже вошла. И руки мне на грудь легли. А из моей груди — Навстречу им — ладони две мою прогнули грудь… О, смилуйся, о, не входи в меня еще чуть-чуть. Ты центром времени была, основой всех основ, Как в центре солнечных часов блестящая игла, Что тает в солнечных лучах и в мареве дрожит. А тень на циферблат легла и здесь она лежит. А тень на циферблат легла, закинув тени рук. Мне тень обозначала час и означала день. О, не входи на этот круг, любимая, мой прежний друг, Ты — как собаку — уведешь возлюбленную тень. Она на звук твоих шагов отозвалась во мне. Ее ладони на груди — на этой стороне… Ну, не входи. Войдешь — и там она прильнет к ногам, И повлачится за тобой — по судьбам, по пятам. Кто мне тогда означит час, чтоб, отвратив свой взгляд От мельтешенья мелких строк, мне оглядеть закат? И доглядеть, отворотив глаза от этих строк, И развернуться в темноте ногами на восток. * * * Я ждал тебя всю жизнь свою, пойми, От ожиданья стала неделимой Любовь, а ты — лишь женщина любви, Единожды — тобой — не утолимой. Одна любовь. Одна любовь. Одна. Я разные давал ей имена. Вода — водой — воды — с водой — с водою… Глупец. Они звучали чередою. ОКО Мы вернемся однажды под закрытые веки. Мы однажды — единожды — глаз не откроем И останемся там, за сомкнутыми крепко очами. И останутся здесь в осторожном молчанье Пара квелых бутонов, томительный запах аптеки, Односложные вздохи и скорбные люди. Мы припомним ничто. Мы, конечно же, что-то забудем. Мы вернемся однажды в глухую пору дорожденья, До дождя и до света, до снега, до слез, до ненастья, До всего, что назвал я — единожды счастье. Нас не станет, и это случится однажды… Посмотри, мое сердце, какие великие горы, Приглядись, мое сердце, какие великие снеги, Изумись, мое сердце, какие великие реки Обреченно сползают в долины с покатых вершин! Но уйдем мы с томительным привкусом жажды. Нас не станет, и это случится однажды. И прикроется веком зеница души. Мое тайное око, Четвертое око, Незримое око… Я забыл вам сказать, что четыре мне глаза даны. Смотрит вверх теменной — нет ли в тучах войны, А глаза исподлобья глядят — то светло, то жестоко, А зеница души на прохожих глядит одиноко И призывно мерцает, как шепот среди тишины. Мое тайное око, Четвертое око, Незримое око… Вкруг да рядом — машины, деревья, дома. А в машинах — бензин, А в деревьях — биение сока, А в домах этих — люди. А в людях царит кутерьма. А я вижу душой, как слетают с карнизов И восходят из окон, как смех или снег, Сизокрылые мысли и помыслы тех, Кто бездарно влюблен и беспечно крылат. И я вижу кромешный порядок и лад В тучных стаях, что наземь из окон летят; Каждый сизый цыпленок на вертел нанизан И хурмой фарширован, как толом снаряд. Ах, едальные птицы едальных утех, Заклинаю: фен-хель-кар-дамон-ба-стурма, Возвращайтесь, роняя подливу, в дома. Только птицы крылатых летят задарма… Только птицы крылатых летят задарма, Задарма богатея и даром мудрея, Я богаче не стал, и счастливей не стал, И добрее. Только стал терпеливей терпеньем ума. И терпеньем ума я буравлю дыру в человеке, И терпеньем ума за какие-то струны беру, Как берут за грудки… Человек отвечает:…умру. Я умру, ты умрешь, мы уйдем под закрытые веки. Посмотри, мое сердце, какие великие горы… Изумись, мое сердце, какие великие реки… * * * Бессмертья достоин представивший вечность. Вобравший пучину — подобен пучине. Но вспомнил я жизни своей быстротечность — И зябнет душа моя в страхе отныне И жалобно сердцу И сердце остынет, И тело остудят текучие годы… Но разум! Ужели же разум не минет Зыбучая лава могильной породы?! Собой бесконечность объявший, как точку, Бессмертье вобравши, как длинное слово, Мой череп вберет в себя мерзлую почву И станет приютом червя дождевого. И в страхе любовь сочиняют поэты, И в ужасе рай сочиняют народы. Когда же притянут природу к ответу И смерть ей вменят как ошибку природы? Доколе — бессмертной по дерзостной сути — Душе на погост собираться во страхе? Во страхе — во ужасе темном! — во жути, В поношенном теле и чистой рубахе. |
