Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В тот вечер я, как обычно, лежал с головой под одеялом — притворялся, что сплю, но в действительности все слушал и смотрел через щелку. Ничего особенного там не происходило, сплошные мелочи жизни, но через щелку они казались интересными, как кино. И не в том дело, что Ксения Сергеевна иногда молилась тайком, а Надя незаметно перекладывала деньги из одной подушки в другую. Главное, они ходили и разговаривали как нормальные люди, без всякого воспитательного притворства для меня, и это было очень интересно, будто попал в новую страну или совсем на другую планету. То есть вполне возможно, что и при мне, если б я сейчас высунул голову из-под одеяла и с открытыми глазами, они бы делали и говорили то же самое, но тогда бы я не был уверен, мне опять бы казалось, что они притворяются передо мной в воспитательных целях.

Надя и Катенька по-настоящему спали, а Ксения Сергеевна пила чай с конфетами. Правда, эти конфеты при нас она никогда не доставала, хранила весь день под своей подушкой, но разве это тайна. С едой вообще была какая-то путаница, тем более — все по карточкам. Мама, например, вызывала меня со двора и быстро чем-нибудь кормила, пока их не было дома, а они тоже при нас никогда не ели. Но раз они не умирают с голода и даже не худеют, значит, едят же где-то, думал я и ловко усыплял свою совесть, как сказал бы дядя Павел. Ксения Сергеевна, во всяком случае, не худела, походная кровать под ней прогибалась до самого пола.

Когда пришла мама, она еле успела спрятать свои конфеты под подушку. Тоже не очень-то красиво, насколько я понимаю. Мама с удовольствием поела бы конфет, если б ее угостили, она как раз такие любила. По-моему, нет ничего хуже, чем так вот спрятать конфеты и тут же приветливо улыбаться, расспрашивать о погоде, о работе и какие крушения случились сегодня на железной дороге. Тем более что мама устала, еле смогла снять боты.

— Ну, а вы как тут без меня жили? — спросила она шепотом. — Как Боря?

— Чудный мальчик. Весь день гулял, и никто не пришел на него жаловаться. Он у вас очень славный, только несколько экзальтированный. (Это я-то экзальтированный!)

— Конечно, дети военных лет, откуда им быть спокойными. Бомбежки, эвакуации, переезды.

— Ах, ах, ужасная судьба.

— Все детство не иметь постоянного дома, такого, в котором знаешь: вот выйду и будет дверь с пружиной, дальше улица, а через дорогу сад, и там есть дерево и обломанный сук, с которого свалился в прошлом году. (Откуда она узнала про сук? Я ей никогда не рассказывал.)

— Да-да, конечно, — сказала Ксения Сергеевна. — И еще питание, знаете ли, тоже… витамины, жиры, углеводы…

— Нет, дом важнее. Мне кажется, ребенку это совершенно необходимо, чтобы был освоенный кусочек земли, хорошо бы с крышей и стенами посредине, такой вроде бы плацдарм для дальнейшего наступления на жизнь, если выражаться военным языком. А тут весь дом — мама и три чемодана. Все остальное несется мимо, меняется каждый день, неизвестно, где заснешь, где проснешься. И отца нет, и писем иногда месяцами… Да что я рассказываю, вы и сами не хуже меня знаете.

— Мне ли не знать, — закивала Ксения Сергеевна. — Дом — вы очень верно описали его назначение, так сказать, огромную роль в воспитании детей. Отлично сказано. И я хотела — хотела уже давно, но в связи с этим разговором… раз уж пришлось к слову… Надеюсь, вы меня правильно поймете. В общем, как ваши дела?

— Какие дела? — не поняла мама.

— Ну… с квартирой. Удалось вам чего-нибудь добиться за это время?

— Добиться? За это время? Чего я должна была добиваться? — изумилась мама.

— Ну как же. Другой комнаты для себя и сына.

По-моему, мама тут вскрикнула. Или вскрикнула, или поперхнулась, или закашлялась, — в общем, звук был какой-то ненормальный. Ксения Сергеевна, кажется, испугалась.

— А что? Что я такого сказала? Чему тут так удивляться?

Мама ничего не отвечала ей, смотрела прямо в глаза и качала головой, будто говорила: «Нет, не может быть, не верю своим ушам».

Ксения Сергеевна заметалась под взглядом моей мамы, спрятала зачем-то чашку под скатерть, снова достала и все время старалась делать обиженное или даже слегка презрительное лицо.

— Вот вы, значит, какая, — сказала мама. — Значит, сами вы ничего не предпринимали, надеялись на меня. Прекрасно!

— Я не позволю… — начала Ксения Сергеевна.

— Зато я позволю, — сказала мама с бесповоротным выражением. — Позволю себе сказать, что сделала глупость, пустив вас в комнату, поддалась минутной слабости. Тем более что у меня не было на это никакого права, я должна была прежде всего думать о собственном сыне, о муже, который может скоро вернуться. Но я надеялась, что это временно, что вы поймете, а вы… Вот вы попиваете теперь чай и спрашиваете, удалось ли мне чего-нибудь добиться!

— Нет, вы меня неправильно поняли… я не хотела. Вы были так добры, я думала, что и дальше…

— Да, я была добра, — сказала мама звонко, без всякого шепота. — И мне это очень нравилось. Все ругали меня, и соседи, и брат, называли дурой и тряпкой, но я только смеялась. А теперь я вижу, что они были правы. Ах, я не хочу, не хочу, чтобы они были правы. — Она вдруг тихо заплакала. Я чуть не выскочил из-под одеяла. — Это вы заставляете меня поверить им и согласиться, а я не хочу! Мне это очень трудно и противно, а вы…

— Ну, хорошо, ну что вы, право?.. Я завтра же пойду хлопотать, мы посрамим и соседей и брата, как им не стыдно! Только не плачьте, голубушка вы моя, завтра же я пойду — и все будет хорошо…

— Ах, никуда вы не пойдете, — безнадежно сказала мама и вытерла глаза. — И все они были правы, кто меня ругал, тысячу раз правы. Просто не представляю, чем теперь все это кончится.

ГЛАВА 8

МЕЧТЫ, МЕЧТЫ…

Я тоже, по правде сказать, не представлял. Конечно, они никуда не переехали. Уже было лето, в школе кончились экзамены, а они все жили у нас и жили. Последняя надежда оставалась на немцев, что они быстренько достроят дом — и тогда всем хватит комнат. Но из этого тоже ничего не вышло. Никогда нельзя надеяться на немцев. В начале лета они внезапно пропали (может, разбежались все?), и дом остался пустой и недостроенный, и над забором торчал начатый второй этаж с половинками окон — жить там, конечно, было нельзя.

Я уходил на улицу с утра и на целый день. Во дворе теперь нечего было делать, все куда-то разъехались, зато на улице прокладывали газ. Весь день я сидел на горе песка и смотрел, как прокладывают газ, — интереснее этого ничего я не видел в жизни. Удивительно, что никто не догадался продавать билеты на такое зрелище, я уверен, что были бы огромные очереди и колоссальный успех. Чего стоил один экскаватор! Он рычал, кусал землю, погребал ее под себя зубчатым ковшом и доставал наверх, как поварешкой, потом дергался в сторону, проносил ковш высоко и высыпал его на конец песчаной горы. При этом гора вблизи него тряслась и потихоньку стекала обратно в траншею. Но он быстро отползал на своих гусеницах дальше и снова грыз, подгребал и высыпал — на это можно было смотреть без конца. А если надоест, стоило повернуться и смотреть в другую сторону, откуда он приполз. Там голые плотники в белых штанах обшивали стены траншеи досками, за ними уже спускали на цепях черные трубы, залитые смолой, а еще дальше сверкала электросварка. Она сверкала так далеко, и все мгновенно делалось голубым. Голубые плотники забивали голубые гвозди голубыми топорами. Голубой экскаватор ел голубую землю. Одни тени на стенах были черными — они вспыхивали и сразу же исчезали, и потом глазам было немного больно и темно.

Я очень долго мог сидеть там один, смотреть и ни с кем не разговаривать, и это было очень хорошее, нескучное одиночество.

Иногда еще, если мама давала деньги, я ходил в кино. В кино все были невероятно смелые, и я думал: смог бы я сам вот так же стрелять из пулемета, бежать в атаку и храбро сражаться штыком и гранатой? Мне казалось, что смог бы. Во всяком случае, очень хотелось смочь. Но в одном фильме, не про войну, показывали мальчишку, который бился со змеей. Я на такое совершенно не способен. Он спокойно шел по своим делам, шел босиком, а змея вдруг выползла на дорогу и уставилась ему в лицо. Огромная змеиная голова во весь экран! Смотрит на тебя злющими глазами и только языком стреляет, будто облизывается. Это же такой нестерпимый ужас. И мальчишка побежал. Ему не очень нужно было идти туда, куда он шел, то есть дела у него были пустяковые — свободно можно было убежать домой, тем более что змея за ним и не гналась. Но он вдруг остановился. Остановился и смотрит назад, на змею, а змея опять во весь экран. И так несколько раз — мальчишка, змея, мальчишка, змея.

9
{"b":"131676","o":1}