— Я пойду с ними в планетарий.

— Нет, в планетарий они уже ходили. Вы не торопитесь. Обдумайте все хорошенько.

— Конечно, я что-нибудь придумаю.

— Ну хорошо, — сказала Татьяна Васильевна. — Только, пожалуйста, чтобы ничего не взрывалось.

Глеб натирал лыжи мазью и не заметил, как за его спиной из-под одеяла вылез Сенька.

— Ты куда? — спросил Сенька. — В спортшколу?

— Нет, мы сегодня на лыжах. Всем классом. В спортшколу завтра.

— А зачем тебе в спортшколу? С кем тебе надо подраться?

— Ни с кем. Мы там занимаемся.

— А мне надо подраться. С Женькой Карташовым, знаешь?

— С Женькой? Вы же с ним друзья.

— Были друзья, а теперь нет. Он меня оскорбил. Я теперь ему покажу, он у меня узнает, как оскорблять. Не слыхал, в нашей спортшколе есть бокс?

— Ты лучше скажи, как он тебя оскорбил. Может, тебе не в бокс надо, а прямо в стрелковый кружок — из винтовки «кых»! Или в самбо.

— Он сказал, что я красавчик. «Ты, — говорит, — такой красавчик, такой миленький, просто прелесть». Это его сестра так научила. Я ему говорю: «Женька, не дразнись, а то я с тобой подерусь». А он говорит: «Ты не умеешь. Я тебе как дам, ты у меня, знаешь, куда улетишь!»

— Женька даст, — сказал Глеб. — Он здоровый.

— А я научусь. Я ему говорю: «Знаешь, теперь какие кружки есть. Я пойду, меня сразу запишут».

— Иди в самбо, — сказал Глеб. — Это для тебя лучше всего. Там и силы не нужно — одни приемчики. Приходи завтра, я тебе покажу, где они занимаются.

У вокзала улицы уже высохли, как летом, и было смешно смотреть на людей с лыжами — не верилось, что где-то еще есть снег, по которому можно ездить. Дина Борисовна стояла па самой верхней ступеньке, чтобы было заметней, и махала подходившим ребятам желтой варежкой, надетой на лыжную палку, — махала, махала, пока варежка не сорвалась и не улетела в толпу.

— Вот так всегда, — сказала Сумкина, отмечая в списке. — Все придут, а Косминского нет. Вечно он опаздывает, а еще говорит, что Косминский — это все равно, что Космический — одно и то же.

Потом пришел, наконец, и Косминский с большим мешком за спиной, и все побежали к поезду.

— Чего это ты столько набрал, — спросил Глеб, щупая мешок. — А это что? Какой-то ящик.

— Да нет, — ответил Косминский, — это шахматы. А вдруг, думаю, мне захочется поиграть в дороге. Я специально за ними вернулся — потому и опоздал.

— А рояль ты не захватил? — спросил Толян. — Ты же любишь играть на рояле — вдруг тебе захочется.

— Ладно-ладно, — сказал Косминский, — вот захотите в шахматы сыграть, тогда еще попросите.

Поезд тронулся и быстро проехал мимо опоздавших людей, мимо тоннелей и старого железнодорожного плаката в конце платформы, на котором все успели прочитать только три слова: «…можете потерять жизнь…»

— Как это? — заволновался Свиристелкин. — Почему потерять, из-за чего? Ты не видел, что там дальше написано?

— Не видел. Дальше маленькими буквами, не разобрать.

— Ребята, не расходитесь, садитесь поближе, — говорила Дина Борисовна.

— Не так, да не так же, — шептала Сумкина. — Ты сюда, а ты сюда — мальчики отдельно, девочки отдельно.

— Да ну тебя, сама ты отдельно, — сказал Дергачев.

В вагоне почти все ехали с лыжами, а те, кто был без лыж, чего-то стеснялись и старались глядеть только в окна, будто им было стыдно, что вот последние дни зимы, а они едут за город просто так. Глеб по себе знал, как это бывает, когда смотришь парад вооруженных сил или марафонский бег на улице, становится как-то неловко и очень хочется маршировать или бежать там вместе со всеми.

— Дина Борисовна, — спросил Басманцев, — это у вас какие лыжи, турецкие?

— Нет, это финские. Видишь, тут написано.

— Ага, красивые. А у меня есть турецкая марка, на ней тоже нарисованы лыжи — очень похоже.

— Неужели турецкая? Как интересно — турки на лыжах. Где же они там катаются?

— Ну не знаю. У меня много всяких марок.

— У него больше всех! — крикнул кто-то. — Разве он вам не говорил?

— Как же ты забыл, Федя?

— Он такой застенчивый — никому не рассказывает.

— Вот они смеются, — сказал Басманцев, — ругают меня. Не понимают, дураки, что у меня должно быть больше всех марок.

— Почему у тебя должно быть больше всех? — спросила Дина Борисовна.

— Ну как же. Я и ростом выше всех, и бегаю быстро, — значит и марок у меня должно быть больше всех.

— А мой брат Сенька ходил в марочный кружок — там у ребят все равно больше, чем у тебя. Больше тысячи.

— Где? Где такой кружок? — закричал Басманцев.

— Да, я тоже туда ходил, — сказал Толян. — Там всё обмениваются — сидят два часа за столом и обмениваются. Интересно. Я там всегда так менялся, что у меня к концу ни одной марки не оставалось. Ну и пусть, думаю. Все равно они под конец уже потные совсем и липкие — так и расползаются.

— Я бы лучше сучки собирала, — сказала Дина Борисовна. — Есть такие смешные сучки — как танцоры. Или как рыцари.

— Как сапоги, — сказал Косминский.

— Как лошади!

— Пистолеты!

— Пауки!

— Собаки!

— Стеньки Разины!

— Мушкетеры!

— Хватит-хватит, довольно! — воскликнула Дина Борисовна. — Смотрите — нам сейчас выходить.

Поезд остановился, и ребята, стуча лыжами, вышли на платформу. Сразу за платформой начинался лес больших сосен, и снегу там лежало еще много, только он уже был не очень белый и какой-то неровный — как кефир.

— Ну, кто у вас лучший лыжник? — спросила Дина Борисовна.

— Я! Я! — закричали несколько голосов.

— Федька лучше всех, — сказал Глеб. — Басманцев.

— Значит, он пойдет последним.

— Почему последним? Я не хочу.

— Ты будешь помогать отстающим. Будешь отставать вместе с ними, — сказала Дина Борисовна.

— А куда мы пойдем? Давайте посетим исторические места.

— Дина Борисовна, давайте! Тут есть исторические места?

— Конечно. Все места исторические.

— Ну да.

— Как это? Выходит, и платформа историческая?

— И платформа.

— А мы?

— А я? — спросил Косминский.

— И ты тоже. Может, через пятьдесят лет экскурсоводы в музее будут говорить про твой мешок: «Вот с этим мешком Сева Косминский ходил на лыжах».

— Да он не ходит никогда.

— Это он случайно.

— Слышишь, Косминский, ты теперь береги свой мешок.

— Не запачкай.

— Давай я тебе почищу, — неудобно такой грязный в музей.

— Поехали! Поехали скорее! — закричали впереди.

В лесу что-то тихо сыпалось с веток, и вдоль лыжни росли кусты, густо забитые снегом. Время от времени попадались флажки и разноцветные стрелки на деревьях, а один раз пробежал лыжник № 136, запыхавшийся и такой краснощекий, будто его только что волочили лицом по сугробам. Дина Борисовна часто отходила в сторону, пропуская мимо себя весь класс, потом снова обгоняла, быстро, как на коньках, и по дороге давала советы насчет дыхания и всего остального.

— Дыши, дыши сильнее, — говорила она. — Не гнись.

— Работай палками. Да нет, вот ты упираешься, а лучше наоборот — отталкиваться.

— Толя, ты почему без шапки?

— А я назло, — сказал Толян.

— Он все назло делает, — сказал Косминский. — Он и по льду бегает и простужается нарочно — я его знаю.

— Что ты знаешь? Когда я простужался? Я уж три года не простужался.

— Вы не бойтесь, он не простудится, — сказал Глеб. — Он закаленный.

— Закаленный, как пирожок соленый, — ответила Дина Борисовна и быстро уехала вперед.

— Подумаешь — обогнала и воображает, — сказал Толян. — Если б не ты, я бы сейчас показал класс. Болтаешься тут под ногами.

— Ну да, показал бы ты, — ответил Глеб. — У нее, наверно, первый разряд по лыжам — вон она как шпарит. За ней и Федька бы не угнался, не то что ты.

Ему почему-то очень нравилось, что Дина Борисовна так здорово ходит на лыжах, и все это видят.

Лес кончился на берегу замерзшей реки. Берег был высокий, и с него далеко, до самого горизонта виднелись интересные исторические места с черными домиками, полями, с высоковольтными арками и маленькими автобусами на шоссе, а над всем по небу тянулись следы двух самолетов, которые будто бы долго гнались друг за другом и вдруг оба одновременно остановились.