В тот день в шуме базара, таская на спине огромные тюки или складывая в кучи тёмно-лиловую репу калкасию, он ни на мгновение не забывал о своём сыне. С сегодняшнего дня все краски вокруг, небо и землю, людей и улицу — весь мир Мустафа увидел по-другому. Теперь всё это было тем чудесным материалом, из которого Яхия будет создавать великолепные картины, радуя людей…

Уже в тот день Мустафе захотелось, чтобы его сын нарисовал Камилу. Лучше всего сделать это утром, когда она только-только проснулась. Какая она тогда краснощёкая, тёплая! Надо сказать Яхии, чтобы он не пропустил эти ранние часы. Или, может быть, нарисовать её вечером, когда она смешно таращит глаза и говорит:

— Не хочу спать! Хочу играть. Куклу…

Камила широко-широко раскрывает весёлые озорные глаза, а иногда тут же засыпает прямо на полуслове.

— Куклу, куклу, кук…

Спит.

Думая так, Мустафа говорил себе: «Конечно же, каждый отец всегда считает, что его ребёнок самый красивый. Но ведь это действительно так: красивее Камилы нет ни одной девочки во всём Порт-Саиде…»

В конце дня, умываясь после работы у базарной водопроводной колонки, Мустафа даже сквозь огрубевшую кожу своих ладоней ощущал глубокие морщины лица. Он думал при этом так: «Почему считают, что по линиям рук можно прочесть судьбу человека? Неверно это! Судьбу эту можно прочесть на лице человека, по его морщинам, которые складываются от огорчений и бед и разглаживаются от радости и счастья».

Морщины на лице Мустафы были глубокими, как складки. Такими на тяжёлой дороге бывают глубокие колеи. А разве дорога жизни Мустафы была лёгкой? На своей спине он перетаскал столько груза, что его не увезти было бы каравану верблюдов. А как было найти более лёгкую и выгодную работу, не имея знаний? Мустафа начал работать мальчиком. Он был как раз в том возрасте, когда обычно дети идут в школу. Но в те времена король правил Египтом, и сыну бедного феллаха был закрыт путь в школу. А вот теперь сын Мустафы умеет не только читать и писать, но он умеет рисовать всё, что видит вокруг, — он принят в кружок рисования, где учатся самые способные ученики.

«Правильно говорят старики, — думал Мустафа: — счастье есть на земле. Только надо его добиться».

В доме Мустафы не было часов. Но Фатьма узнавала время по тени пальмы за окном. Ведь в Порт-Саиде почти все дни солнечные, и «пальмовые часы» действовали безотказно.

Вскоре после ухода Мустафы Фатьма разбудила маленькую Камилу и накормила её.

Тень от пальмы укоротилась и напомнила о том, что пора будить Яхию. Он лежал на полу, но жёсткая подстилка, заменявшая Яхии кровать и матрац, не мешала его крепкому сну.

Фатьма смотрела на сына, лежащего на спине, чуть улыбающегося во сне, и думала: «Пусть поспит ещё. Ведь он вчера так поздно пришёл домой. А все эти дни чуть свет отправлялся к каналу».

Сколько раз Фатьма прощала шалости и проступки детей! Сердце матери заставляло забывать о себе, а иногда задерживало руку, когда нужно было наказать ребёнка, переложить на него часть своей ноши, разбудить или послать на работу.

Фатьма стояла над спящим сыном и любовалась его красотой. Но что это? Яхия, не открывая глаз, нахмурился и заворочался. Можно было подумать, что ему стало больно или душно.

Яхии снился сон. Будто он шагает по роскошным залам дворца короля Фарука (так звали короля Египта). Слоны, покрытые золочёными ковриками, приветственно махали ему хоботами. Павлины веером распускали хвосты, такие яркие, будто они были вытканы из шёлка и украшены драгоценностями.

Яхия шёл по мягким ковровым дорожкам дворца. Они вели к возвышению, на котором стоял золотой трон. На нём сидел король в одежде, усыпанной бриллиантами.

«В этих бриллиантах — пот бедных феллахов, — подумал во сне Яхия. — Вот сейчас я скажу об этом королю».

Яхия рванулся вперёд, но стражник, что стоял у трона, выхватил огромную кривую саблю, сталь сверкнула перед лицом Яхии, ослепила его. Он зажмурился, открыл глаза и увидел: мать открыла окно, солнечный лучик ударился о стекло и ярким зайчиком прыгнул на лицо Яхии, ослепив его на мгновение.

— Ты что так испуган? — спросила мать.

— Мне хотели отрубить голову!

— Кто?

— Стражник короля.

— Что ты болтаешь, сынок?

— Это сон, мама. — Яхия поднялся, обнял мать, приподнял её и покружил.

— Пусти, Яхия!

— Мы поедем с тобой во дворец, мама!

— Не говори глупости! Подумай о том, чтобы заработать деньги себе на кровать. Кто нас пустит во дворец, сынок? Что ты говоришь?

— Пустят, мама. Теперь всех пускают. У короля Фарука было почти полсотни дворцов, а теперь там музеи. Я был в одном таком дворце. Там даже гавань построена специально для гостей короля. Они приплывали на кораблях. А какой там парк! Как в сказке. А теперь всё так просто: окошечко, протянешь туда маленькую монетку, получишь билет — и наслаждайся всем, чем мог пользоваться только король и его приближённые. Поедем, мама…

— Садись, Яхия. Бобы остынут.

Фатьма знала, что сын любит мечтать, фантазировать, придумывать сказки, которые Камила могла слушать без конца. Ведь сказкой казалось и то, что он всегда говорил: «Буду художником!»

Яхия, сын Мустафы, родился в Порт-Саиде, в большом городе у входа в Суэцкий канал. Увидев во сне бриллианты на одежде короля, Яхия вспомнил про бедных феллахов, которые строили канал.

Сколько раз Мустафа с сыном сидели по вечерам на берегу канала. Яхия видел, как плывут подгоняемые ветром фелюги — большие лодки с трепещущим парусом, похожим на крылья птицы. В ветреные дни фелюги скользили быстро, но их обгоняли белотрубые корабли, тонкие яхты или серо-зелёные военные катера. Ветер не мог соперничать с машиной. Когда воздушные течения меняли свой путь, наполняемые ветром упругие паруса обвисали, превращаясь в тряпки.

Однажды Яхия увидел, как застывшую в безветрии фелюгу тянули на верёвке по берегу шестеро египтян, обгоревших на солнце.

— Отец, — сказал Яхия, — учитель показывал нам картину русского художника Ильи Репина. Там тоже вот так же тянут по берегу тяжёлую баржу. Это бурлаки в России, на реке Волге.

— Нет, — сказал Мустафа, — там это было раньше, много лет назад, когда у русских был царь вроде нашего короля Фарука. А теперь там нет царя и нет бурлаков… Пойдём, Яхия…

Мустафа не любил долго сидеть у канала. Он как-то рассказал сыну, что этот канал — могила его деда. Дед Мустафы много лет назад рыл канал киркой и лопатой. Он свалился от непосильной работы и умер здесь, у голубой воды, окаймлённой зелёными берегами в пальмовых аллеях. И так же, как дед, от невыносимой жары, тяжёлого труда, недостатка воды и недоедания погибли ещё сто двадцать тысяч бедных феллахов. Их потом и кровью был построен этот канал, захваченный иностранными богачами. Богачи эти наживали огромные деньги на том, что пропускали по каналу суда всех стран, они богатели, скупали бриллианты и золото. А египетский народ как был нищим, так и остался.

Сколько раз Яхия слышал, как его мать говорила отцу:

— Я уже поела. Не приставай, Мустафа.

— Ну, тогда и я сыт! — Отец отодвигал миску с бобами и уходил.

— Поешь, сынок! — Фатьма пододвигала миску Яхии. — Ты же растёшь. А когда человек растёт, ему надо много есть.

Яхия был голоден, но он не мог есть, зная, что и мать и отец отказались от еды ради него.

— А Камила поела? — спрашивал он.

— За неё не волнуйся, сынок! — говорила мать…