После обеда с B. C. поехали на дачу. Здесь все у меня полно недавних воспоминаний.

Сидел, делал вставки в новый роман. Он пишется, к сожалению, медленнее, чем вызревает.

26 июля, понедельник. Опять о ТВ для «Труда»:

«Совершенно оглушительное впечатление произвело на телезрителей решение какого-то районного суда Эвенкии снять с выборов бывшего спикера Федерального собрания Владимира Шумейко! Эти бесстрашные эвенкийские судьи нашли, видите ли, некоторый подкуп в предвыборной деятельности будущего депутата! Да что же это такое делается, да почему теперь человеку нельзя купить то, что хочется? Да какая-такая здесь демократия и рынок? Рынок, это когда что хочешь, можешь продать, а что хочешь, можешь купить. В средние века, еще во времена глухого, как марксизм, мракобесия, можно было даже отпущение грехов купить по сходной цене. Совсем еще недавно вероятно было продать, скажем, фирме «Филипп Моррис» за очень недорого, почти отдать по-братски табачную фабрику в Краснодаре, где, кстати, начинал свой политический путь не состоявшийся пока депутат, и получить у своих земляков-южан прозвище Филиппморрисович. Да мало ли чего можно сделать в обществе свободного и веселого, как Роджер, рынка в эпоху первоначального накопления капитала! Нет, объясните мне, почему депутатская неприкосновенность не может идти с молотка? Разве такие серьезные дела, как нефть, воздушные перевозки, телевизионный и банковский бизнес, не должны охраняться этой самой неприкосновенностью? Вот Валентина Соловьева, хозяйка бывшей фирмы «Властилина» (кстати, Владимир Шумейко состоял у нее в почетных клиентах) поскупилась, не позаботилась об этой неприкосновенности загодя и теперь сидит и властвует в других сферах. А как же тогда жить и работать? А как же совершать подвиги в политике? А кто же тогда по-вашему, станет бесплатно обслуживать Эвенкию, Бурятию? А есть еще чукчи, нивхи и другие области и народы замечательно и стремительно развивающихся регионов, так сказать, по-родственному, но далеко от пронырливой и все понимающей Москвы».

Опять прорезалось дело Андрея Платонова, и ходатай по этому делу старый дурак Бакланов. Уже и В. И. Матвиенко спустила резолюцию, и к Степашину обратились с просьбой. А не пора ли мне бросить этот институт, и пусть все тогда летит к чертям?

В невменяемом состоянии от всех этих событий был в Доме кино на фильме Кането Синдо «Жажда жизни». Я вперился в эту картину, потому что она о моей собственной надвигающейся старости. Но удивительна интеллектуальная и художественная решимость этого 87-летнего режиссера. В картине та свобода обращения с формой, которая возможна только у очень большого мастера. Старик глазами старика. Никакой киношной литературщины. Старость со всей жестокостью настоящего гуманизма. Я бы сказал, лицом к лицу со старостью. Меня даже смущало, как же эту картину показывают молодым и как же они ее смотрят. Правда, довольно быстро часть молодых и старых посетителей Дома кино покинула просмотр. А чего тогда они ждут от кино про старость? Как же вытерпеть собственную старость?

27 июля, вторник. Утром занимался писанием письма нашему министру, Владимиру Михайловичу Филиппову. Сожалею, что в свое время поленился и не поехал, после его назначения, представляться. Дима и С. П. письмо перепечатывали на компьютере.

Последнее время усилился нажим дочери писателя Андрея Платонова, заинтересованных лиц и представителей определенной части общественности на Литературный институт с категорическим требованием создать в принадле-жащих институту зданиях музей Андрея Платонова, которому, как известно, в этом году исполняется 100 лет со дня рождения. Я полагаю, что и у Вас на столе есть подобные письма, именно поэтому я решился Вам написать, дабы прояснить свою позицию.

С одной стороны, это позиция писателя, отчетливо понимающего необходимость пропаганды творчества известного мастера советской и русской литературы, с другой — ректора учебного заведения, пекущегося о его целостности и необходимости без ущерба продолжать учебный процесс.

Сразу скажу, что полномасштабный музей во флигеле Литинститута невозможен. Прерогативой открытия музея строго обладает лишь Министерство культуры и его экспертный совет. Но только наивный дилетант скажет, что музей — это одна, две комнаты. В реальности — это комплекс помещений со сторожами, хранителями, директором на зарплате, которым традиционно становится кто-нибудь из родственников. Это огромные траты на организацию, а также высокие коммунальные платежи. У нас в институте нет свободных площадей, ибо уже сейчас при норме в 14,5 кв. метра на студента институт располагает лишь 4 метрами. Причем и здесь, чтобы выжить, часть институтских площадей приходится сдавать в аренду.

Есть и другое обстоятельство, которое не позволяет форсированно открывать музей в здании института. Здесь ведь не только жил А. Платонов, но и родился А. Герцен. Здесь в том же флигеле — единственный постоянный московский адрес другого выдающегося поэта современности — Осипа Мандельштама. Само здание описано в романе Булгакова «Мастер и Маргарита». Еще один музей? А сколько замечательного народа здесь училось! Мемориальные доски могли бы сплошняком покрыть здание института до второго этажа.

Мне хотелось бы также напомнить Вам, Владимир Михайлович, да и себе тоже, что по письмам дочери писателя неоднократно собирались комиссии и Минкультуры, и мэрии, и решение всех этих комиссий было однозначным. Рассматривались претензии М. Платоновой и на секретариате Союза писателей России. Все сознавали их скоропалительность и невозможность пока создания музея за счет института. А почему бы для начала не открыть музей не в перенасыщенной мемориальными комплексами Москве, а на родине писателя, в Воронеже? Такая инициатива исходила со стороны Воронежа в свое время, но была отвергнута Министерством культуры. Между тем, выход из этой ситуации есть, и (как ни странно) он предложен именно Литинститутом, по инициативе которого и на средства которого было создано Платоновское общество. О последнем пишу, дабы не сложилось впечатление, что у меня есть какая-то личная неприязнь или неприятие творчества Платонова.

Это была именно моя инициатива — создать на базе 40-метровой аудитории памятную аудиторию имени Андрея Платонова, но с охранной музейной зоной. В Сорбонне это, скажем, амфитеатр Ришелье и амфитеатр Мольера. У нас в институте тоже есть такой прецедент: в комнате, где родился классик рус-ской литературы А. И. Герцен, находится одна из кафедр института. Но это не помешало разместить там музейные портреты и создать определенный интерьер.

Точно так же предполагалось решить и с Платоновской аудиторией (в упрощенном виде она существует уже несколько лет). Были заказаны и выполнены эскизы, которые делили аудиторию на зоны занятий (здесь предполагается кабинет современной литературы) и мемориальную зону, а точнее, здесь надо было разместить лишь два крупных предмета, которые сохранились у дочери: бюро и диван — и заложить во встроенный стенной шкаф за стекло дубликаты книг, издания, принадлежавшие писателю. Ожидая эти предметы и начало совместной работы, институт на единственную аудиторию во всех своих зданиях повесил металлическую дверь с сейфовым замком: ценности должны быть охраняемы. Тем не менее, понадеялись на сотрудничество мы напрасно. М. А. Платоновой, видимо, овладела идея единолично завладеть как можно большим количеством квадратных метров.

Эскизы стоят у меня в кабинете. Идея мне близка, но не идея некого Платоновского центра: рукописи должны храниться (да они и хранятся) в ЦГАЛИ, в Пушкинском доме, в отделе рукописей Ленинки.

Даже в подобной ситуации, если Министерство согласится с идеями института, необходимы определенные бюджетные средства. Их, вероятно, легко по эскизам могут определить и специалисты Минкультуры, и специалисты-строители нашего Министерства.