В момент происшествия я находился в небольшом кабинете главного бухгалтера института, и у нас шел обычный рутинный производственный разговор. В это время дверь распахнулась и вошло трое граждан, требуя проректора по социальным вопросам Д. Н. Лаптева. Я спросил: «По какому поводу вы хотите видеть Лаптева?». Один из них ответил: «По вопросу приема в институт на платной основе».

Вся эта ситуация показалась мне неестественной и в известной мере меня испугала. «Что вам нужно? Я ректор института и одинаково отвечаю в том числе и за прием в институт.» — «Вы Лаптев?» — «Нет, я не Лаптев», — ответил я.

Я сознавал, что рядом, в бухгалтерии, находится наш шофер, рядом — хозяйственная часть, что в институте в это время находится начальник охраны. — «Нам нужен Лаптев».

Главный бухгалтер набирает телефон кабинета Д. Н. Лаптева, который находится на этом же этаже, и дверь кабинета которого, так же, как и дверь кабинета гл. бухгалтера, снабжена табличкой с его фамилией, — и тут же приходит Лаптев. Пока он шел, были какие-то незначащие вопросы, содержание которых я привести не могу.

— Дима, эти господа хотят говорить с тобой, — сказал я вошедшему Лаптеву.

— Мы хотим поговорить с ним один на один.

Д. Н. Лаптев сел в кресло бухгалтера, а мы с О. В. Горшковой вышли. Сразу же я крикнул в открытую дверь бухгалтерии: «Найдите Лыгарева» (начальника охраны).

На мой взгляд, беседа трех незнакомцев с проректором проходила менее минуты. Незнакомцы вышли, прошли мимо меня, мимо шофера, встретились на улице с начальником охраны Лыгаревым. Лаптев сказал нам следующее: «Они сказали, что знают, что у нас есть нарушения по платным студентам. Мы будем за вами тщательно наблюдать. Надо делиться, и в пятницу в 2 часа дня мы приедем за двумя тысячами долларов».

Через час, по телефонному звонку начальника охраны Лыгарева, приехал оперуполномоченный Уголовного розыска 5-го отдела милиции Жестков С. С., который находится в дружеских отношениях с Лыгаревым С. И. С ним обсудили эту ситуацию. К этому времени мне уже необходимо было уезжать в аэропорт, ибо я улетал в запланированную намного раньше командировку.

Мы договорились с С. И. Лыгаревым, что он будет держать ситуацию под контролем и внимательно проследит всю ситуацию в пятницу, имея наготове помощь Жесткова.

Сегодня, после возвращения из Сеула, я узнаю следующие подробности. В пятницу гости не пришли. Но они позвонили накануне Д. Н. Лаптеву и сказали, что завтра, в пятницу, не придут, но чтобы Лаптев всегда был готов.

Следующий звонок от них последовал вчера, в воскресенье, 21 марта, в 20 ч. 30 мин., в номер институтской гостиницы, где Лаптев постоянно прожи-вает.

— Это ваши старые знакомые. Мы хотим сказать, чтобы вы держали деньги при себе. Мы вам сообщим, когда и где вы нам их передадите.

В этом звонке, который я описываю со слов Лыгарева, парадоксальным был один момент, который мог обнаружить только человек, знакомый с институтским положением дел. Звонок последовал на коммутатор гостиницы, через линию, только что введенную в строй, номер которой еще мало кому известен.

Прошу принять меры и обеспечить расследование данного инцидента.

Ректор Литературного института, профессор С.Н.Есин.

P. S. Одновременно с этим заявлением посылаю заявление в РУОП г. Москвы.

Вечером, вместе с только что приехавшей из Марбурга Барбарой Кархофф, был в ЦДРИ на вечере Васи Мичкова. Он совершенно гениально читал «Евгения Онегина». Все главы, кажется, чуть ли не за четыре с половиной часа. Сколько возникло ускользавших ранее от меня подробностей! Как искусно Пушкин все время отдаляет и отдаляет действие, как удивительно пишет Онегина из косвенных деталей, как всплывает время из лирических отступлений. Все чтение, как я уже написал, длится около четырех часов; я, к сожалению, из-за усталости смог просидеть только первое отделение — две главы. Так тянет своей сиюминутностью телевизор — но какие впечатления от иной жизни, от свежего голоса, от вникания в речь, от запаха, наконец, старых кресел.

А в ЦДРИ встретил и сидел рядышком с Володей Андреевым. Познакомил его с Барбарой. Володя был галантен и обаятелен, подарил ей книжку. У Барбары скапливается целая череда великих автографов.

23 марта, вторник.

С утра почему-то огромный, но слабый пульс — около 100, тем не менее поехал с самого утра, чтобы встретиться с Лыгаревым. Чувствовал себя так плохо, что пришлось в РУОП вместо себя отправлять Лыгарева с Лаптевым, хотя раньше я предполагал съездить сам. По их рассказам, когда они вернулись, офицер, которому все было рассказано, будто бы сказал: «Исходя из моего наработанного здесь опыта — это шантаж. И он может иметь два корня: или студенческая обиженная наводка, или кто-то из администрации института». Решили уже на нашем маленьком совещании, что, если бандиты еще раз позвонят, Дм. Ник. им скажет: а чего вы, ребята, суетитесь, весь институт знает, кто вас прислал. От этого же офицера я услышал и самый большой в моей жизни комплимент, жаль, что это не было сказано мне лично. Прочитав мое заявление, продиктованное в понедельник для РУОПа, он сказал: «классно написано». На случай моей смерти и просто для памяти, переписываю фамилию, имя и отчество этого офицера: Расулев Алишер Хамидович.

Вечером был семинар. Приезжал Валентин Константинович Черных вместе с Людмилой Александровной Кожиновой. Разобрали учебные заявочки моих студентов на сценарии фильмов, поговорили о кино. Ребята позевывали, кроме самых умных, но мне было интересно, я кое-что записал в журнал.

25 марта, четверг.

Сережа Толкачев сразу же после этого акта телефонного шантажа позвонил, не спросясь у меня, Анатолию Приставкину. Вот у кого есть связи и возможности! Тот немедленно перезвонил мне, скорее со словами общего привета. Практически отказался мне помочь, ссылаясь на ненависть милиции к Комиссии по помилованию, которая выступает против смертной казни. Какой мастер клана и имитации! Договорились, что он звонит мне утром. Я ведь тоже всегда был против смертной казни, но вот посидели бы уже два раза Мариэтта Омаровна и Анатолий Игнатьевич на моем месте. Посмотрели бы на этих громил, которые чувствуют себя безнаказанными. Кажется, я уже был не против смертной казни.

26 марта, пятница. Анатолий Игнатьевич, естественно, не позвонил. Они, эти интеллигентные демократы, мастерски просят, когда им надо. Вот попросил у меня зарплату доцента, когда ему перестали платить зарплату в его комиссии. Попросил, наверное, на всякий случай. Потому что сразу же купил себе, по словам Мальгина, живущего с ним в одном доме, дорогую машину. В два часа собрал Ученый совет. Я рассказал все обо всей ситуации. Рассказал о телефонном звонке. Мысли у меня было две: пусть об этом знает как можно больше людей и пусть морально это потянет наших людей. Большую зарплату, материальную помощь, поездки за границу, стабильную работу они имеют за счет институтской коммерческой деятельности, которой руковожу я. У меня даже возникло предложение эту самую деятельность сократить. Пусть постепенно отсыхает аренда — у нас будут большие учебные площади и кабинеты; пусть сократится платное обучение, уйдут курсы Бонк. Будем ли мы все тогда получать зарплату — не знаю.

В три часа я уехал на исполком к книголюбам. Утверждали план, все было, как обычно, кроме одного джентльмена, тоже книголюба. Он, как больной, не мог себя остановить в разговоре, все вспоминал свою советскую деятельность и настаивал, что и нынче весь мир вертится вокруг деятельности его новой, книголюбской.

Я все время не пишу о главном — о новой югославской трагедии — бомбардировке Сербии и Белграда. Я думаю, впервые военная акция Америки получает такой сильный и несрежиссированный отпор у нашего народа. Садовое кольцо запружено демонстрантами. Я видел, как наши ребята пачками уходили с занятий на демонстрацию к посольству. Никто их не подзуживал. Утром на стенде объявлений появилась надпись: «Убей янки у себя в душе». Сначала мы этого янки долго в себе воспитывали, а теперь чувствуем, как он выедает нашу душу.