31 октября, суббота.
Утром в историческом зале ратуши происходил торжественный акт по поводу 25-летия общества. За эти годы в Марбурге в качестве гостей побывали тысячи писателей, а порой и мировые величины. Приезжали из наших, например, Айтматов, Окуджава и Евтушенко. Выступал бургомистр, несколько профессоров, пел прекрасно и классику, и новую, часто юмористическую музыку, местный хор. Я выступил, и четыре раза публика прерывала меня аплодисментами. Сережа Толкачев эту речь, кажется, записал. Институт подарил обществу роскошный расписной самовар. После этого мы обедали.
Вечером Барбара, которая всегда очень много в Марбурге тратит на гостей, повезла всю нашу компанию в ресторан. Хорошо и весело сидели. Вспомнили, что сегодня канун Хелоуина — какого-то дьявольского праздника, когда выходят из земли покойники. С Приставкиным мы пикируемся по поводу «ихних» и «наших». Я не совсем кстати вспомнил письмо 42-х и понял, что для Приставкина это «горячее» место. Он стал, нервничая, говорить о якобы существовавшем приказе № 1 Руцкого расстреливать каждого, кто нападает на Белый дом. Возможно. А уж их Руцкой, с корешками из Израиля и немыслимой предприимчивостью, вообще ничего не стоит. Я ответил, вспомнив указ № 1 Ельцина о зарплате преподавателям, тоже указик-миф. Но это письмо с требованием убивать и изолировать инакомыслящих, Толю, конечно, угнетает. В конце концов благами власти пользовались они, а не мы.
Днем гуляли с С.П. по парку, прекрасно.
Начал читать «Записки социал-демократа» Ю. Мартова, начинается все, как обычно, с еврейского вопроса. Юлий Осипович, родившийся в Константинополе, отмечает, что «домашним языком до пятилетнего возраста был для меня французский и новогреческий (язык константинопольской прислуги)». А чуть ниже Мартов пишет об антисемитизме при приеме его в петербургскую гимназию. Как при таком болезненном выяснении национального вопроса Мартов дружил с Лениным? Посмотрим, что будет дальше.
1 ноября, воскресенье.
В одиннадцать часов состоялось запланированное чтение в кафе «Фетер». Несмотря на афишу, читал не один Приставкин, а еще и я. Пришлось читать кусок из «Марса», самое начало, который мне показался грубоватым, и начало четвертой главы из «Имитатора». Все прошло довольно удачно. Я сменил на менее бубнящую манеру чтения, а потом Барбара с выражением прочла все это по-немецки. Заинтересовало ли это публику? И мне самому, который этот роман поругивал, и думаю, сидящим в зале своим и чужим русским показался этот текст значительным и сильным. Вот этот перелом в настроении я и почувствовал. Почувствовал это, видимо, и Толя, очень хорошо выступавший вслед за мной.
Чем я его взял? Где я ему наступил на мозоль? Скорее всего, раздражала и моя довольно открытая линия поведения, и прежняя неприязнь таких его товарищей, как Валя Оскоцкий, но, скорее всего, разозлил сам текст и своя, в сравнении с моей, собственная техника. Почти во всей его предваряющей чтение речи я чувствовал инвективы, оговорки, касающиеся меня, или просто упоминания. Здесь не надо было быть Фрейдом. Связано это, наверное, еще и с довольно сложным положением Приставкина на работе. После 65 лет ему перестали платить как госчиновнику, но тем не менее он без всякой оплаты остался на службе. Я готов принять даже рассуждения о долге и о боевом окопе, который демократам не хочется терять. Особенно, если президент все подписывает не читая. Это тебе не предыдущие французские президенты, которые читали каждое дело приговоренного к смертной казни, когда она во Франции еще существовала. Хочется положения, связей, которые дают гранты, диппаспорт и служебную машину, к которой привык. А тут имеется совсем недемократический его ровесник с таким значительным положением, как ректор. Сидя на таком посту, можно еще интенсивней и ездить за границу, и получать гранты. Сейчас, когда стало значительно хуже и с «гуманитарной» помощью Запада, подкидывавшего тому, кому надо, и с госслужбой, которая нынче в основном дается, как в боярские времена, своим людям для кормления, когда уже шесть лет институт производит впечатление устроенного, охотников на мое место все больше и больше. Самое интересное и среди нашего патриотического союза, то есть среди моих «друзей» и среди политических оппонентов. Ухоженное место привлекает многих. Да и как писатель, возвращаюсь к нашим баранам, что нынче председатель комиссии по помилованию при президенте — без службы? Тем более, как выясняется сейчас, при всех качествах «Тучки», существенным для того, чтобы ее раскрутила демократическая пресса, стала тема Чечни в ней.
В общем, из рассказов Приставкина на публике я узнаю то, где он был довольно осторожен в наших предварительных разговорах. А тут понесло, слишком считаются с его оппонентом, слишком он независим и удачлив. Он, как бы запоздало дискутируя с моей вчерашней речью в магистрате, объявляет, что он тоже секретарь, но другого союза, он тоже редактор, но «Апреля», он тоже чиновник и даже правительственный. Все после моего чтения направлено на меня. Я-то понимаю, что на мои тексты. Тексты мои, увы, выделяются среди описательных текстов сегодняшней литературы. Они не описательные, а философические, не биографически-протокольные, а «скомпонованные», придуманные. Мне уже давно ясна его тусовка и круг знакомств, круг разговоров, которые надо в этой тусовке поддерживать. Ясны те популярные повороты в его прозе, которые были и общим, а значит читаемым местом, и которые были близки демократам. На большее эта проза не рассчитывает. Во всем виноват Сталин! Не существовало ни объективной реальности, ни войны, ни стечения обстоятельств, ни причин, по которым усатый вождь совершал свои действия. Во всем был виноват этот один человек, построивший грандиозную империю. А как по-другому строятся империи и выигрываются войны? Я не поддерживаю Сталина, но стремлюсь рассматривать его личность в историческом контексте. Если не враги и противники мы с Приставкиным, то люди, по-разному глядящие на историю. Приставкин в своей речи говорит, что малолетки («Кукушата»), оказавшиеся в конце войны без родных и без какой-либо помощи вокруг Москвы, по приказу Сталина были высланы — подразумевается, на уничтожение, на верную смерть, — рассредоточены по открывавшимся детским домам. Здесь, правда, и Толина судьба. Но ведь и я сын репрессированного. Разве в конце войны, когда я жил у тетки в Калуге, Тамара, моя сестра, не работала воспитательницей в детском доме и не рассказывала, что они делали для спасения всех этих малолеток? Разве мои соседи по даче Валентин и Татьяна не дети войны, но ведь они тоже оба прошли через детский дом, где и нашли друг друга? И здесь, в этом нажиме Приставкина, я вижу не только его субъективизм, но и следование определенной временной конъюнктуре. Недаром у него в «Тучке» оказались некие ребята — «еврейцы», несшие в мир голодных беспризорников справедливость. Мы что, не помним, где, при каком редакторе и когда это впервые публиковалось? А почему тогда — новый вопрос — сейчас это не востребуется? А что это за позиция писателя, подлаживающегося под публику: «Как писатель я скорее нужен Германии, чем России». Возможно, это и верно. В России более заметны все политические извивы этой прозы, так густо замешанной на страдании.
Во время утренника в кафе «Фетер» познакомился с неким Мишей, химиком и доктором наук из Ленинграда. Он живет в Марбурге и работает в университете. Сам он органик, но сейчас занимается созданием анализаторов и методики определения плутония в речной воде. Милый, пятидесяти с лишним лет библеец. Поговорили об отсутствии у местной публики внутренней работы. Сам он уехал, потому что, вроде, получал по почте антисемитские письма, потому что в России, дескать, надвигается фашизм и продают открыто «Майн кампф». Не верю ни единому слову. Не было корней, не было любви к этой стране, не было желания терпеть вместе с нею. А докторское звание дала она.
После выступления уехали к Гюнтеру в Беденкопф на весь день. Я еще помню большое имение, в котором Гюнтер и его жена жили на окраине. Но именьице пришлось оставить. У него теперь прекрасный дом с ручьем, протекающим по участку, чудесная размеренная жизнь, много книг, среди которых и старинные. Дивно покормили, как и в прошлые годы, разварными свиными ножками с кислой капустой. Я думал о холестерине и прочем, что попадает в организм с этим огромным количеством мяса. Но ведь вкусно.
