Кризис тяжелейшим образом сказывается и на нас. Сегодня приехал Кузнецов, которому мы отдали в аренду часть помещения в общежитии над банком, и попросил в наших документах зафиксировать доллар на уровне 14 рублей. Все это сокращает прилив денег, на которые будет жить институт. Весь день работа. Все время идет текучка, от которой никак не избавишься. Восстановили в институте Гришу Петухова, естественно, со временем он станет моим злейшим недоброжелателем. Все я по доброте душевной забываю, а ведь никто иной, как Гриша, совсем недавно называл меня «сатрапом». Пришло письмо от О. Табакова, его латыши уезжают, им вроде нашли какую-то площадь поближе к студии и получше. По моим сведениям, ребята не очень к этому стремятся. Но, видимо, здесь есть какой-то интерес дамы, которая по команде Табакова их к нам устраивала.
30 октября, пятница.
Состоялась долго подготовляемая поездка в Марбург. Это началось еще в конце прошлого года, когда, заезжая туда на два или три дня, я договорился с Леге о проведении дней Литинститута под названием «Учителя и ученики». В известной мере я строил это с уверенностью в участии Коли Романова, нашего замечательного певца. Но тот, когда мы стали договариваться об этом летом, сказал, что без Игоря Черницкого он не поедет. Я не люблю шантажа и поэтому больше с Колей не говорил. Для меня это еще один урок, что делать что-либо и для кого-либо не следует — обязательно получишь по затылку. Без моей руки и направления ни один ни другой ни в институт, ни на ВЛК не попали бы. В общем, ребята меня смертельно обидели. Не смог поехать и Федя Черепанов, не организовав себе зарубежного паспорта. Но, с одной стороны, ему это трудно, как жителю Казахстана, а с другой, как и любой хорошо пишущий поэт, он человек неорганизованный. Вмешалась в мой отбор преподавателей и Барбара, она, видите ли, смотрела в «Лексиконе» у В. Казака и наводила справки: попала ли в нашу группу Татьяна Бек? Вместо Феди Черепанова и Коли Романова поедут по инициативе Барбары Сережа Мартынов и Сережа Толкачев. Ну, что же, я ей прямо так и скажу, что не очень ловко мне их посылать. Жду существенной помощи в организации концерта от Леши Тиматкова. С нами едет и Анатолий Приставкин.
С Приставкиным встретились в аэропорту. Сразу посетовал на жизнь. Ему исполнилось 65 лет, и его сняли с денежного довольствия, как председателя комиссии по помилованию. Об этом он мне жаловался еще летом. Но сказал, что остается на своем посту и без денег. Я понимаю это, остались командировки, осталась машина и огромное положение. Теперь он говорит мне, что страной правят три человека: Татьяна Дьяченко, Юмашев и Березовский. Рассказал интересный «типовой» анекдот. Хоронят кого-то. Гусинский кладет на гроб, для памятника, что ли 100 долларов, потом Потанин кладет 150, потом приходит Березовский, выписывает чек на 250 долларов, кладет его и забирает уже лежащие деньги — сдача. Соль здесь и в «чистых» деньгах, и в непроходимости нынче никаких денег через банки. Я пытаюсь рассказать Приставкину историю о приезде ко мне в институт О-га, от которого так много в стране зависит, и о его поиске исполнителя на самом верху, который смог бы президентским указом поменять хозяина одного из ведомств… Анатолий Игнатьевич не дослушивает. Я начинаю думать: занят только собой. В известной мере я оказываюсь неправым. Анатолий позже очень много рассказывает мне о тюрьмах, о приговоренных пожизненно, о наших друзьях-товарищах — о Битове, не вылезающем из-за границы, о Войновиче, талантливо сосущем и Россию, и Германию, о равнодушии Искандера, о Владимове и его покойной жене Наталье. По мере того как Запад становится менее щедрым и на всех не хватает, между коренными демократами начинается грызня. У кого кость послаще и помясистее. Рассказывает, между прочим, о статье в «МК», в которой приводятся списки людей, приватизировавших госдачи. Статью надо посмотреть и сделать из нее выписки. По словам Анатолия Игнатьевича, среди героев статьи Хинштейна и наш Женя Сидоров. Сам Анатолий Игнатьевич, между прочим, живет в том самом доме Пен-клуба, о котором я тоже кое-что знаю: как в свое время, когда Мальгин был депутатом Моссовета, дом приобрели за какую-то ничтожную сумму.
Вот и опять я совершаю проторенный путь от Франкфурта до Марбурга. Ну, почему этот, самый таинственный город — достаточно сказать, что во время последней войны его, один из немногих городов Германии, не бомбили — и мистический город для русской литературы оказался теснейшим образом связанным и со мною. Опять совершенно не изменившийся путь, все те же аккуратно нарезанные поля, порядок на дорогах, электронные объявления о скоростях, все те же противошумные стенки, виноградные лозы, связанные рулонами пучки соломы на полях. В этом, наверное, и заключается смысл жизни, чтобы как можно меньше менять ее внешние основы. И те же вывески в Марбурге, тот же шпиль церкви св. Элизабеты, то же кафе Фетер (Vettеr), в котором будут происходить наши встречи.
Ребят селят в каком-то частном пансионе. Это так прекрасно, можно посмотреть чужой быт, невероятной чистоты комнаты, карточки и картиночки по стенам, удивительную сантехнику, стремление жить экономно и достойно. Чистейшие простыни и наперники на перинах, но остается ли здесь место для витания духа? У нас хватает лишь для постоянного безобразия. В городе происходил еще какой-то съезд, гостиниц не хватает, и нас везут на ночь в Биденкопф, тот городок, откуда наш огромный и добродушный Герхард. Он по обыкновению встречал и нас во Франкфурте. Я в этом городке уже был и помню замок на горе. Небольшие улицы и дома на склоне — как старые знакомые. Гостиница в деревенском стиле, а доставили нас сюда, потому что «в пансионе утром будет плохой завтрак». Постоянно чувствуется заботливая рука Барбары. Вся гостиница завалена детскими мягкими игрушками, вырезанными из дерева скульптурами, кукольной мебелью. Много еще и служащих, как декоративный элемент — предметы старого крестьянского быта. На розвальнях, накрытых столешницей, стоят кувшины с молоком, блюда с корнфлексом и банки с джемом для завтрака. Но — вернусь к игрушкам — если любую такую игрушку перевернуть, то виден лейбл с ценой. И подчас для такой безделицы не маленькой: игрушки здесь не только делают, но и продают. Немецкая баба-яга на метле, в красном платке и с очками на носу стоит 85 марок. Большое это искусство назначать высокую цену и так ценить себя и свой труд. Завтра переезжаем в гостиницу. Я предполагаю, что с 1 ноября в гостиницах начинается осенний, сниженный тариф.
На стене кафе Фетер — это имя семьи, содержащей кафе, — большое объявление о встрече с Приставкиным. У него вышло в Германии несколько книг. Сам Анатолий Игнатьевич жалуется, что в России его с 94-го года не переиздают. Но сегодня в кафе собрание литературного общества по случаю 25-летия. Каждый раз я восхищаюсь кафе с его косами и серпами по стенам, столами и стульями — спинки из плетеной соломки — начала века. Сегодня здесь еще огромный и сытный фуршет. Мы не выступаем. Только Леша и Сережа Мартынов поют. Сережа два старых романса, Леша свои песни. Сережа нашел свою манеру, на этот раз и обаятелен, и мил. Исполненный им романс о юнкерах звучит удивительно актуально: не про Чечню ли поет мальчик? Это хорошо и мило, но жаль, что публика не разбирает слов. Праздник идет весело, во время докладов звякают ножи и вилки, но иногда атмосферу натягивает и наступает тишина.
Публика не книгочеи и не писатели в своем большинстве. Старушки, старички, немножко русистов из местного университета, люди, которые считают себя интеллигенцией, они пришли поесть, поразвлечься и отдохнуть от телевизора, посмотреть и поболтать со своими сверстниками. Была прекрасная легкая и вкусная еда. На эстраде неизменный Леге, его любят, хотя местами он нелеп. Меня восхищает умение Леге и немецких профессоров говорить так, будто они не выдыхают и не вдыхают воздуха. Единственным недостатком вечера была его невероятная длина. Особенно после перелета и бессонной ночи. Мы решили с Приставкиным, что для долго говорящих профессоров надо снова ввести смертную казнь и казнить их пачками.
