могут пойти на все, включая физическое уничтожение «рыбака».

Но не исключено, что тревога ложная. Мало ли кому мог звонить прихрамывающий доходяга? Жене, друзьям, коллегам по «работе». Тем более, что наши агенты при переговорах по телефону пользуются своеобразным кодом, расшифровать который не так уж и легко…

Неужели расшифровали?

Возле входа в палату меня обогнал Павел. Слегка подпрыгивая, он беззаботно улыбался.

— Здорово, батя! — Правильно, дорогой, скрывать наше знакомство значительно опасней, чем демонстрировать его. — Жив, не зарезали?

Из женской палаты выглянула Нефедова. Как всегда, обильно накрашенная, взлохмаченная, с любопытными глазками, спрятанными в жировые складки.

— Как видишь, жив…

— Слава Богу… Покурить нет желания?

— Меня сейчас в перевязочной так «накурили», что едва ноги таскаю…

Разошлись. Павел запрыгал по направлению к своей палате, я вошел в свою. Галина скрылась.

Видимо, тревога все же напрасная!

Мысли снова вернулись в исходное положение — к Гене и его супруге. Итак, судьба калеки решена. «Заботливая» его половина не остановится ни перед чем — пустит в ход свои связи, выставит в виде этакого тарана благородный поступок Гены, распылит нервно-паралитическим газом научные свои достижения. С одной целью — задержать мужа в больнице до тех пор, пока она не отыщет ему места в какой-нибудь богадельне.

Притихшая физическая боль усилилась, переросла в боль душевную. Неужели и Наташа когда-нибудь откажется от безнадежно заболевшего мужа?

Господи, люди, где вы растеряли милосердие, по каким жизненным буеракам разыскивать нам преданность и человечность?

Занозой в памяти — слова дамы о неблагополучных родственниках мужа… Что она имела в виду? Связь Гены с преступным миром? Маловероятно. Какой-нибудь братец, который сейчас парится на зоне? Почему это должно влиять на Гену?

Проходя мимо койки безногого — Фарид привез его после перевязки пока я «гостил» у начальника отделения — я стыдливо отвел глаза в сторону. Будто Гена мог прочитать в них невольно подслушанный мною разговор.

Странно, сейчас я не ощущал ненависти даже к воровскому авторитету, которого выслеживал. Мне подумалось, что любой преступник стоит на ступеньку выше подобной женщины, ибо он совершает преступления, так сказать, в сфере материальной, она — в сфере духовной, он убивает себе подобных или невинных с целью обогащения, она калечит и убивает души людей…

Что опасней для общества?

Из коридора, вслед за мной, вошел Фарид. С независимым видом отвернулся от перегруженной деликатесами Гениной тумбочки.

— Фарид, угощайся, пожалуйста…

— Что ты говоришь, повелитель, а? Вот была бы хурма, черешня — не отказался бы, а яблок да колбасы не хочу… Кушай, дорогой, поправляйся, порадуй «дядьку»… Погоди, дай время, наведаются сестры из Баку, столько навезут — всю больницу мы с тобой откормим… Да?

Говорит и глотает голодную слюну.

Что для такого верзилы борщок, в котором болтается листик покрасневшей от стыда капусты, а ломтики картофеля никак догнать друг друга не могут? Разве его насытят две ложки мятого-перемятого пюре с одной худосочной котлеткой?

— Бери, Фаридка, коли дают, — с хрустом разгрызает взятое у калеки сочное яблоко Алексей Федорович. — В нашей житухе нынешней все по старинной поговорке: дают — бери, бьют — беги. Бери, паря, пример с меня. Третье Генкино яблоко оприходую — возьмусь за апельсины. Он не ест, стесняется, так чего добру пропадать… Мы с Петром выручим несчастненького, поработаем за него…

Фарид некоторое время ненавидяще глядел на азартно жующего бухгалтера. Обладай его сверкающий взгляд возможностями лазерной пушки — куряки бы уже не было, превратился бы он в вонючее облачко табачного дыма…

— Послушай, Алексей Федорович, дай сигарету, а? — превозмогая ненависть, просит Фарид. — Очень прошу — угости…

— Ты же не куришь? Никогда не видел…

— В палате не курю, — не удержался Фарид, но тут же спохватился: — Мало ли — курю, не курю… Жалко, да? Тогда попрошу у парня из соседней палаты. Скажу, Алексей Федорович пожалел, жадюга он, чужие яблоки жрет, а угостить сигаретой не хочет.

Обещанная «реклама» куряку не устраивала. Ворча и поругиваясь, он лезет в тайник за изголовьем, достает мятую сигарету.

— Пользуйся моей добротой, джигит каспийский… Так у тебя всегда: не нужен — ругаешься, понадобилось что — хвостом виляешь… На, кури, порть здоровье… Глядишь, туберкулез какой заработаешь…

— Ты ведь не заработал…

Ограничившись этой краткой фразой, Фарид торопится к выходу. Мариам нет, язвы болят, есть хочется… Поневоле закуришь.

Я подумал, подумал и подался следом. Благо, сегодня я богатый, Наташа облагодетельствовала…

Некий невидимый счетчик отсчитывает уже третий день моего пребывания в больничном застенке. Результат — нулевой. Если не считать сбитой до нормы температуры… И некоторых выводов по материалам расследования…

После приемов пищи и перед сном лестничная площадка — самое оживленное место в отделении. Здесь не просто курят — обмениваются жалобами, диагнозами, поругивают врачей или сестер. Заодно — политическими новостями, которые доходят до больных с помощью единственного телевизора, а также и газет, доставляемых родственниками.

— Появилась вместо Верховного Совета Дума — что изменилось? Житуха сделалась похуже, ремень затянули аж на две дырочки… Вот только «спикерсов» и «марсов» — завались…

— Хрен редьки не слаще…

— Не скажи! В Советах кто работал? Одна номенклатура. А в Думе…

— Те же номенклатурщики. Только под другой вывеской. Перекрасились, мать их так и растак!… Ежели прибавили бы зарплату да цены понизили — вот это был бы парламент! При Верховном Совете хоть в брюхе не урчало… А при Думе урчать нечему…

— Германию с Японией победили, а в Чечне шишки набили… Все — в рифму, все — в лад… Полководцы хреновы, русской кровушки им не жалко…

— Зато — свобода полная! Хошь воруй, хошь убивай.

— А ты, что, захотел в Гулаг?

— А чего ты меня стращаешь? На зоне хоть кормят-поят…

Разнокалиберные мнения сталкиваются, рассыпаются, снова липнут одни к другим. Споры перерастают в ругань — вначале «безадресную», потом с указанием «мишени». Того и гляди перейдет в мордобой.

В стороне, возле марша, ведущего на верхний — гинекологический — этаж, несколько мужиков судачат о женщинах. Если раньше об этом говорили втихомолку, стыдливо оглядываясь по сторонам, то теперь самые откровенные сексуальные подробности не затушевываются, наоборот, выдаются в раскрашенном виде. адресно, с указанием имен и даже фамилий… Свобода, демократия, полная раскрепощенность и слов, и действий.

Возле широченного подоконника трепятся о медицине. Одному ножницы оставили в животе, второму внесли инфекцию, третьему подсунули не то лекарство, четвертому… Короче, что в государстве, что в медицине, — полный разлад!

По натуре я старомоден и брезглив. Поэтому обошел стороной развлекающихся обсуждением сексуальных проблем мужиков. Миновал и политиканствующих старичков — насытился политикой по самое горло. А уж что до болезней — напичкали меня в палате всеми мыслимыми сведениями и примерами до тошноты. Да к тому же мое бедро, то молчащее, то изо всех сил подающее сигналы бедствия, старается ликвидировать мою безграмотность в проблемах гнойной хирургии.

На ступеньках уходящего вниз лестничного марша лениво покуривает полный мужчина в больничных шароварах и спортивной куртке. Судя по внешности, банкир либо предприниматель. Одна золотая печатка на пальце чего стоит!

После откровенной беседы с начальником отделения мне весьма интересно пообщаться именно с банкирами. Пусть не с тем, который финансирует излечение дружной четверки — с его собратом по профессии. Авось, просветит пожилого сыщика…

О, черт! Сигареты я… позабыл! Одну пачку отдал куряке, остальные положил в тумбочку…

— Сигаретой не угостите? У меня есть — просто забыл взять, а возвращаться в палату не хочется… В следующий раз встретимся — отдам…