Та улыбалась.

Она проснулась посреди цветущего поля.

Вокруг ее ночного столика росли нарциссы; одеяло походило на перину из голубых барвинок; на коврике колыхался овес. И потом… потом, к изголовью подушки тянулся цветок — великолепная роза, для рождения которой Тисту приложил все свои силы. Роза росла медленно, выпуская то листок, то бутон…

И маленькая больная девочка уже не разглядывала потолок. Она смотрела на цветок.

В тот вечер она встала на ноги и пошла. Жизнь теперь ей нравилась.

Быть может, вы думаете, что взрослые заподозрили Тисту и пришли К простому и логичному выводу: «Всюду, где накануне побывал Тисту, сразу же вырастают таинственные цветы. Следовательно, это — дело его рук. Давайте-ка последим за ним».

Но вы думаете так лишь оттого, что знаете: у Тисту были зеленые пальцы. Как я уже вам говорил, взрослые не в силах обойтись без общепризнанных взглядов и почти никогда не могут себе представить, что может существовать в мире еще нечто неизведанное, незнакомое им.

Время от времени появляется на свет какой-нибудь человек и нежданно-негаданно приоткрывает занавес над неизвестным. Тогда ему смеются прямо в лицо, а случается, даже бросают в тюрьму, ибо человек этот нарушает излюбленный порядок господина Трубадисса.

Ну, а потом, когда люди убеждаются, что он был прав… что ж, после его смерти ему ставят памятник. И уж теперь его величают гением.

В том году в Пушкостреле не было ни единого, пусть даже завалящего гения, дабы он мог объяснить необъяснимое. И муниципальный совет оказался в полной растерянности.

Муниципальный совет немного похож на городскую дворничиху. Ему надлежит следить за чистотой тротуаров, указывать площадки, где могут играть дети, места, где должны побираться нищие, и знать, где нужно размещать на ночь автобусы. Никакого беспорядка, главное, никакого бес порядка!

Но, увы, в Пушкостреле воцарился беспорядок. Невозможно было предвидеть, где и когда возникнет новый сквер или сад. Цветы карабкались по стенам тюрьмы, обвивали трущобы, росли внутри больницы! Если бы муниципальный совет смог примириться с такими фантазиями, город перестал бы быть городом. Ну представьте себе: однажды утром кафедральный собор вдруг бы решил переместиться в другой квартал, а автобусы изменили бы свои маршруты и укатили бы в чистое поле, на свежий воздух, или пожелали бы бултыхнуться прямо в реку, чтоб немного освежиться..

— Нет, нет и еще раз нет! — вопили муниципальные советники, собравшиеся на экстренное заседание.

Дошло до того, что они стали требовать вырвать начисто все цветы в городе.

Но здесь вмешался отец Тисту. Муниципальный совет весьма и весьма прислушивался к его мнению. И он еще раз показал себя человеком решительным и энергичным.

— Господа, — воззвал он к совету, — вы напрасно себе портите нервы. К току же всегда опасно набрасываться с криком на то, чего не понимаешь. Никто из нас не знает истинной причины, почему в нашем городе неожиданно расцветают цветы. Уничтожить цветы? Но вы же сами прекрасно понимаете, что завтра они вырастут снова. Кроме того, надо при знать, что эти цветы скорее всего идут нам на пользу, а не во вред. В самом деле: из тюрьмы не убежал ни один заключенный; бедняцкие кварталы благоденствуют; все дети в больнице выздоровели. К чему же так распаляться гневом? Давайте-ка включим цветы в нашу игру и пойдемте лучше навстречу событиям, чем плестись в хвосте.

— Да, да и еще раз да! — восторженно рявкнули советники. — Но с какого конца приняться нам за дело?

И тогда отец продолжил свою речь:

— Я предлагаю вам смелое решение. Надо изменить название нашего города и именовать его отныне Пушкострель-Цветущий. Прекрасное название! Кому придет в голову удивляться, что здесь всюду растут цветы? И если завтра, допустим, колокольня церкви превратится в букет лилий, мы сделаем вид, будто мы давным-давно предусмотрели подобное украшение в своем плане благоустройства города.

— Ура! Ура! Ура! — завопили советники, награждая отца Тисту горячими аплодисментами.

На следующий день — ведь действовать надо было незамедлительно! — муниципальные советники в полном составе торжественно шествовали к вокзалу, а вслед за ними шагали: местный хор, кучка сирот под присмотром двух священников в белых воскресных одеждах, делегация стариков, представлявших, так сказать, саму мудрость, доктор Максмудр — жрец науки, судья — страж закона, двое учителей из коллежа — деятели от литературы и один отпускник в мундире — краса и гордость армии.

Вся эта внушительная колонна людей направлялась к вокзалу. Там под приветственные клики огромной толпы они водрузили над зданием новую вывеску, на которой горели золотом следующие буквы: Пушкострель-Цветущий.

Это был поистине великий день.

Мать Тисту была озабочена еще сильнее, чем муниципальные советники, но совсем по иным причинам. Ее Тисту страшно переменился.

Система обучения, изобретенная отцом, сделала его удивительно серьезным; он мог молчать целыми часами.

— Ну о чем ты только думаешь, Тисту? — как-то раз спросила его мать.

Тисту ответил:

— Я думаю о том, что мир мог бы быть лучше, чем он есть.

Мать прикинулась рассерженной.

— В твоем возрасте, Тисту, не забивают себе голову всякой ерундой. Лучше пойди поиграй с Гимнастом.

— А Гимнаст думает так же, как и я, — заметил Тисту.

На сей раз мать рассердилась не на шутку.

— Боже мой! Ну уж дальше идти некуда! — воскликнула она. — Оказывается, у теперешних детей такие же взгляды, что и у пони!

И она рассказала об этом отцу, который рассудил, что Тисту необходимо развлечься.

— Пони — это очень мило, но не нужно, чтоб Тисту постоянно видел одних и тех же животных. Сходите-ка с ним лучше в зоопарк.

Но в зоопарке Тисту ожидала одна малоприятная неожиданность. Раньше он представлял зоопарк в виде некоего сказочного места, где звери по собственной своей воле выступают перед восхищенными зрителями. Он думал, что зоопарк — это некий рай для животных, где удав занимается физкультурой, обвив для этого ногу жирафа, где кенгуру укладывает маленького медвежонка в свою сумку, чтобы прогуляться с ним по воздуху… Он думал, что жирафы, буйволы, носороги, тапиры, птицы-лиры, попугаи и обезьяны резвятся среди диковинных деревьев и трав — недаром же так их рисуют в книжках с картинками!

А вместо этого он увидал в зоопарке одни только клетки, в которых грустно дремали над пустыми мисками облезлые львы; тигры заперты были вместе с тиграми, а обезьяны с обезьянами… Он решил было под бодрить пантеру, кружившую между решеток, и хотел протянуть ей пи рожок, но сторож помешал ему.

— Запрещено, молодой человек! Не подходите близко к клетке. И учтите, это же дикие звери! — свирепо обрушился на Тисту сторож.

— А откуда они приехали? — спросил Тисту.

— «Откуда, откуда»… Из далеких стран. Из Африки, из Азии… Почем я знаю!

— У них хоть спросили, согласны ли они сюда ехать?

Сторож пожал плечами и ушел, брюзжа себе под нос, что нечего, мол, над ним насмехаться.

Но Тисту совсем не насмехался, он размышлял. Сначала он сказал себе, что этому сторожу нечего здесь делать, потому что он не любит своих питомцев. Он думал и о том, что на шкурах зверей должны были уцелеть хоть несколько семян из их страны, и семена эти, не удержавшись на зверях, лежат-полеживают где-то рядом…