Я не возражал против остановок. Главное для меня было, как можно больше колесить по городу. Я касался пальцем чемодана и улавливал биение моторчика магнитной записи.

Мы стали у светофора. Ни слева, ни справа не было видно ни тротуаров, ни мостовой, только бока и лаковые крыши автомобилей. Рядом ругался пожилой дядя в пушистой рубашке. Он смотрел на меня, выжидая сочувственных реплик.

— Иес, — ответил я.

Он из окна в окно протянул мне сигарету, я, некурящий, взял ее.

— Сволочные порядки, — сказал дядя.

— Иес, — ответил я.

— Никуда не проедешь у мерзавцев, — добавил дядя.

— Иес.

Американец открыл газету.

— О, — сказал он, — тема не умирает. Вдова Президента правит в Испании.

— Что? — спросил дядя в соседней машине.

— Заголовок здесь: она правит в Испании. Взгляните, вдова Президента катается верхом рядом с испанскими аристократами…

Он показал мне фотографию молодой холеной женщины.

— Все бабы одинаковы, — заметил дядя.

— Просто горе не вечно, — сказал Американец. — Молодость не стареет.

— Или кто-то в газетке хорошо знает, на чем заработать, — сказал дядя.

— К тому же Лахома любит печатать фотографии, обидные памяти погибшего Президента, — сказал Американец и, отложив газету, легонько тронул педаль.

— Сволочи, вот сволочи, — сказал дядя, кивая куда-то вперед на тех, кто наконец открыл нам дорогу.

— Вот вам и критика «американского образа жизни», — смеясь, сказал Американец.

Мы повернули у темного здания на площадь с маленьким парком в середине.

— Как вы думаете, куда мы попали?

— Не знаю, — сказал я.

— Это последняя дорога Президента… Смотрите, вот она, Дили-плаза — площадь Убийства.

Машина замедлила ход.

— Мы едем прямо на здание склада школьных учебников, откуда прогремели выстрелы, часть выстрелов… Оно впереди… На шестом, крайнее справа… Там, говорят, стоял убийца… Мы приближаемся к нему. Глядите, как удобно стрелять! В лоб, не целясь, почти в упор. Но стрельба началась, когда машина свернула налево, круто налево, на Элм-стрит, когда неудобно стало целиться, трудно попасть.

— Вы так темпераментно рассказываете, словно из окна сию же минуту пальба начнется.

— Здесь я не могу оставаться равнодушным. Дили-плаза — наша трагедия, наш позор. Мой отец говорил: если я вижу ночью в темном переулке человека с книгой под мышкой, мне бояться нечего. Это не гангстер. Бандит и книга несовместимы… Вот перед вами целый дом книги. Дом-убийца.

Площадь-убийца, дом-убийца… Дом как дом. Он похож на дом, в котором я живу, нормальный московский дом не последней архитектуры.

Вот машина поворачивает. Вот оно смотрит в наши затылки, окно с переплетом рамы, как смотрело, наверное, в затылок Президента. Вот и место, где погиб он, Президент Америки.

У самой дороги, на лужайке перед зданием склада, — не то венок, не то замысловатый куст пыльных роз и таких же нейлоновых блестящих веток папоротника. Розы пахли бензином. Никто не стоял в раздумье над ними, никто не обратил на нас внимания.

— Пойдемте, я покажу вам… Это стоит видеть, — сказал Американец.

Мы склонились над жестким венком из нейлона. Мимо шуршали, скользили моторы, заставляя тихонько звенеть бирку па ближнем дереве, жестяную бляшку с номером. Я невольно поискал глазами, нет ли бирки на розах.

Американец потянул меня к дереву.

— Когда машина плыла под этими ветками, раздался выстрел. Никто ничего не понял. Все улицы были забиты горожанами. Дети махали ему, женщины кидали цветы в открытый лимузин… И вдруг этот выстрел. Все подумали, взорвалась хлопушка. Но кровь залила букеты роз, одежду и лица тех, кто был рядом. Вот когда началась паника…

— Но этот венок, мистер Американец?

— Да, венок неприглядный, — он сердито встряхнул его, будто хотел смахнуть дорожную пыль.

Мимо все так же деловито скользили моторы, звякала бирочка на дереве.

Он крепко схватил меня за локоть.

— Идемте, русский! Здесь недалеко. Я покажу вам другое. Здесь недалеко. Там все иначе. Идемте…

Мы остановились у парка, полного нежной зеленой дымки. На цветных утрамбованных дорожках прыгали воробьи. Чистенький малыш кидал им хлебные корки. Женщины катили коляски по солнечным пятнам. А среди неокрепшей зелени брызгали водяной пылью фонтанчики поливалок.

Он привел меня в сторожку садовника. Мы вошли в нее. Там было на что посмотреть.

Горы венков, навалы зелени, сугробы цветов, когда-то буйно ярких, а теперь увядших и слабых, печальных от запаха сена и пыли.

Мы стояли, склонив головы. Американец был тих и торжествен.

Сюда, в эту сторожку, свалили венки, лежавшие там, у книжного склада, много венков, много букетов — скромных и дорогих, южных и северных, здешних и дальних, прощальных последних приветов,

Я заметил в одном из букетов записку, развернул ее. «Как это могло случиться? Какой позор!» — было написано там. Я показал Американцу.

— Их много, таких записок.

Он спрятал ее в карман.

Под ногами шуршала сухая лиственничная крошка. Две девчонки с мокрыми глазами вышли вместе с нами на солнечный свет. Пожилой садовник вздохнул, поглядев на них, и перекрестился. Девочки тоже.

Я подробно пишу о моей невероятной поездке в Лахому. Мне кажется, потом все пригодится!

Мы катались по городу. Я даже рискнул сесть на место водителя. Мой хозяин подсказывал, где и как повернуть, какой знак у нас на пути, где нажимать, а где не торопиться.

Он рассказывал мне о чем только мог: о самых больших зданиях в городе, о самых дорогих банках, о самых старых улицах, о речке Тринити, о полицейских и женщинах Лахомы.

— Посмотрите, у всех мятые спины, мятые форменки, мятые кофточки, мятые пиджаки. Мы нация автомобилистов, подолгу сидим в карах…

Приятно, честное слово, приятно пахло бензином. Поток уносил нас от улицы к новым улицам. Его машина слушалась меня безупречно. И вдруг…

И вдруг я увидел на черном лаковом «форде» маленький красный флажок.

— Посмотрите! — крикнул я. — Наши!

Американец поднял брови:

— Не может быть.

— Наши! Наши!

Я нажал на газ, едва не задев двухэтажный фургон. Алый флажок горел на солнце впереди нас, а этот проклятый фургон урчал и никак не давал мне дорогу.

— Наши!

Я хотел обогнать слева, но мимо сквозили ряды встречных машин, ослепляя солнечными стеклами.

— Ничего особенного, — бросил Американец. — Машина русского консульства. Подумайте, прежде чем догонять их.

— А что я должен думать?.. Наши!

— Вы русский, а для вас, обыкновенных русских, Лахома — это закрытая зона.

— Как закрытая?

— Так, закрыто, и все. Русским позволено бывать не всюду.

— Почему вы раньше об этом не сказали?

Я начинал злиться.

— Вы мой гость. Никто не знает о том, кого я катаю по городу, честное слово, никто! Через день я доставлю вас на лайнер, там вы потерпевший, которому не обязательно иметь визу госдепартамента. Вы сумеете вернуться в Антарктиду или вызвать советского консула, мистер Магнитолог.

Красный флажок уходил от меня. Проклятый фургон висел на кончике носа.

— Допустим, я не послушаю вас?

— Огласка вам повредит, мистер Магнитолог.

— А что может быть?

— Например, шапка в «Лахома ныос» — «Русский шпион в Лахоме!». — Он слегка толкнул меня в плечо и рассмеялся. — Недурная сенсация?

Флажок уехал. Я не стал догонять его. Настроение покатилось вниз, как разбитая колымага.

— Поедем домой, с вашего разрешения, — сказал я.