Литмир - Электронная Библиотека
A
A

2

Кто-то незнакомый сидел у нас в аппаратной. Шеф подвинул к нему дюралевый столик с бумагой, с отточенными карандашами, навел подсветку и встал рядом с ним, заложив руки за спину.

— Когда будет накладка? — спросил он.

Шеф говорит «накладка», я говорю «передача».

— В одиннадцать пятнадцать и сорок четыре секунды, — ответил оператор.

— Минута с хвостиком, — сказал я.

На ближнем экране медленно просиял ровный по цвету глубокий синий фон. Как, бывает, ложатся такие синие тени под елкой зимой на снегу, в лунные ночи.

— Опять увидим что-нибудь молитвенное?

По голосу можно было понять — Шеф улыбается.

— Наверное, — ответил я, — вчера так и было.

На синем плеснуло что-то белое, разнеслось кругами, вздрогнуло, ясный звук проник в аппаратную, как в открытую форточку.

— Айла, айла, айла!..

Там, по экрану, шла в синеве молодая женщина. Загорелыми руками она держала над головой наполненный чем-то влажным, поэтому, наверное, сверкающий на солнце кувшин.

— Айла, айла, айла! — звала женщина.

— Айля, айля, айля, — передразнил кто-то невидимый тонюсеньким голоском.

Гибкая женщина расплескала кувшин и сдвинула брови, как-то слишком притворно, забавно.

Милая, милая, не пропадай, пожалуйста, ну еще немножко. Ну подожди… Я хоть взгляну, какой на тебе наряд, какие бусы, какой узор на кувшине…

Видение погасло. Замер отдаленный звук, похожий на песенку-дразнилку.

— Время? — спросил я.

— Четырнадцать секунд, — ответил Шеф. — На две секунды больше… На этот раз ни одного молитвенного жеста.

— И картинка не прыгала, — сказал оператор и включил свет.

Кажется, у всех у нас были довольные физиономии.

— Банальные кадры…

В аппаратной сидел незнакомый человек. У нас посторонние как-то сразу привлекают внимание.

— Вот, познакомьтесь… кинорежиссер… большой человек в области кино… Вам понравилось?

— А вам?

— Это самые замечательные на всем белом свете картинки, — сказал я.

— Может быть. Но сделаны, мне кажется, плохо.

Режиссер говорил уверенно, громко, почти выкрикивая. Так разговаривают пилоты, привыкшие к постоянному гулу больших аэродромов.

— Как по-вашему, что было на экране? — спросил я.

— Несомненно, телевизионная документальная передача.

— Вы уверены?

— Да.

— Почему?

— Видите ли, передача была не только документальной, нехудожественной, передача была неумелой, непрофессиональной.

— А можно ли по такой небольшой передаче…

— Можно, можно, смею заверить, — он вышел на середину аппаратной. — Когда вы сидите в кино… вы, я надеюсь, ходите в кино?

— Ходим. Даже на детские сеансы, — необычайно вежливо сказал оператор.

— Ну так вот, — кивнул гость, — вам на экране все кажется легким, простым. Так ведь?

— Угу, — ответил наш оператор.

— И вот перед вами ходят актеры, спорят, едят, пьют. Кадры меняются перед вами, действие бежит или тянется нудно и долго, если фильм скучный. Вы не замечаете постановки маленького кадра, не знаете, что порой все мгновенные позы героев составляет, придумывает, рисует главный человек в кино — режиссер.

— Не замечаем, — вздохнул оператор.

— А для меня каждый кадр — это маленькое живописное произведение, созданное большим художником. Или ремесленником!.. Иногда кадрик живет секунды, но по тому, как он скомпонован, освещен, в какой крупности взят, можно видеть руку создателя… Кино делают иногда великие живописцы, но встречаются нередко мазилы, пачкуны.

— Значит, кино, которое мы с вами только что видели… — начал Шеф.

— Сработано плохо, неряшливо. Неряшливо! На левой стороне кадра зияла пустота, хотя фигура шла вправо. Над головой женщины слишком большое пространство. Ноги могли срезаться в любой момент. А ноги у нее необычайно красивы. Такую походку прятать… Затем ограда, кусты, ненужные тени, все движение было на правой, перегруженной стороне. Я бы взял крупнее, много левей, чуть выше, но в противоположной диагонали.

— Вы заметили даже тени?

— Конечно.

— Вам и такая мелочь не понравилась?

— В кино мелочей нет… Вы не представляете, что иногда не ко времени вымытая голова героини фильма заставляет прекращать съемку на три-четыре дня!

Горластый, небольшого роста, с резким движением рта, напористый человек, он распушил, унизил наши картинки, наше маленькое чудо.

Мне стало грустно. Я видел, как оператор вот уже минут пятнадцать усиленно трет бархоткой зеленый глазок на пульте. Наверное, всегда так бывает, если кто-нибудь шутя сделает неказистым, жалким твое маленькое тайное чудо.

— В нашей передаче вы заметили руку мазилы, так?

— Во всяком случае, никакая солидная студия такие кадры не выпустит. Похоже на скверную любительскую съемку.

— Но рука любителя могла сделать игровой, художественный фильм. А вы сказали, что кадры документальны. Вы уверены?

— Конечно… Почему я так решил?.. Во-первых, не было ритма. Камера неподвижна, действие затянуто. Не было игры, постановки. Но главное — звуки. Все было перемешано: стук и шелест, плеск и голос. Была так называемая звуковая грязь.

— По-вашему, передача все-таки была телевизионной? — вкрадчиво спросил я.

— А как же иначе? — ответил он. — Экран, телевизор…

Вот оно что! Просто не может представить себе ничего другого.

— Большое вам спасибо.

Консультант вежливо тронул кармашек у себя на груди.

— Не стоит благодарности… Подпишите, пожалуйста, пропуск. До свиданья! — громогласно, почти скомандовал он и ушел.

— Ну как? О чем думаешь? — спросил меня Шеф, когда гость удалился.

— Да так, ни о чем, — ответил я. — Думаю, как тебе удалось провести сюда постороннего.

— Он еще недоволен!

— Мне мало, ты уж меня извини, — сказал я.

— Попа хочешь? Все-таки попа?

— Да, его, преподобного батюшку.

— А ты не замечаешь, как странно звучит «поп» в этой комнате, у этих приборов?

— Замечаю, но мне плевать на звуки. Я предпочитаю свет… Пусть будет кто угодно, батюшка или сам нечистый, плотник или сапожник, маляр, садовник, портной. Пусть приходит кто хочет, кто может.

— Кто хочет, кто может… У нас не проходной двор.

— Но ты не хуже меня понимаешь, зачем они могут понадобиться.

— Не упрекай невиноватого, — сказал Шеф. — Я понимаю.

Только тебя никто убедить не сумеет.

— Помогло?

— Да как тебе сказать… Когда мы с ним побеседовали, я вдруг подумал: мои картинки не могут быть отражением телевизионных передач. Просто не могут.

— Не понимаю, что переменилось. Почему не могут?

— Беседа подсказала мне лишний довод.

— Какой?

— Вспомни главные сюжеты современного телевидения.

Он улыбнулся.

— Футбол!

— Ну и что?

— Мир сходит с ума! Ты не находишь? Но мои картинки не отражают это, не показывают самые популярные сюжеты.

Он поднял брови, не отвечая. Но я ждал.

— Пожалуй, твои слова не лишены смысла, хотя никаких доказательств пока нет.

— Почему? — возразил я. — Мы наблюдаем сюжеты. Бесконечные моления, шествия, ритуалы, погребальные звоны, молитвы. Я даже во сне вижу. Так их много в этих нелепых программах.

— А если мы ловим одну и ту же станцию?

— Какую? Набожную? Религиозную?

— Могут быть и церковные передачи.

— Но какой церкви, с какими молитвами?

— Не знаю.

— Ага! — воскликнул я. — Нужен все-таки поп! Самый настоящий поп, ученый батюшка… Есть у них такие академики.

Шеф рассмеялся.

— Ну и ну. Послушай, ты знаешь, кто ты?

— Физик из ящика.

— Кто?

— Я физик из ящика, и ты физик из ящика. Мы оба с тобой физики из ящика.

— Ну и жаргончик.

— Одна знакомая подсказала.

— Какая знакомая?

— Совсем, я тебе скажу, непроверенная девушка. Случайная спутница.

— Дорогой мой, ты ученый, — ласково сказал Шеф. Он всегда говорит ласково, если начинает подробно и долго убеждать. Бог с ними, с девушками, но поп… Неужели тебе не покажется диким привести в храм электроники… Научный консультант профессор духовной академии…

3
{"b":"131452","o":1}