Пока стелили постель, Марс ходил за ребятами взад и вперед. Морда и хвост у него уже спали, понуро вися, и, как только Слава сел на свою постель, пес сразу полез под топчан, улегся там, не крутясь, испустил долгий, тяжкий вздох и мгновенно уснул, измученный своим несчастьем.

А они долго еще не могли уснуть.

Костя говорил о том, как хорошо, что завтра они пойдут наконец к лесному озеру все и возьмут с собой Марса. Слава слушал, даже отвечал — «да, да», «здорово!», а сам удивлялся и млел. Никак не верилось ему, что это он тут лежит на ихнем топчане, под которым дрыхнет его пес, а они сидят тут рядышком на табуретках и тихими голосами разговаривают с ним, как будто он на самом деле свой. И вообще зачем понадобилось им ни с того ни с сего делать столько хорошего, когда он их даже ни о чем и не просил, — сами пустили к себе, сами предложили ночевать у них до субботы, пока приедет отец. Да еще не попрекнули даже, что, мол, родители за это будут их ругать…

А сейчас эта непонятнейшая из всех виденных им девчонок поднялась, одернула пижаму и тоном, каким она обычно командует Костей, произнесла:

— Товарищи, по-моему, пора спать!

Она убрала табуретку, исчезла в комнате, очень скоро появилась опять на пороге и сказала: «Спокойной ночи, мальчики».

— Я сейчас, — ответил Костя и продолжал разговаривать со Славой. А Слава, замерев в блаженном изумлении, ни единого слова больше не услышал, потому что в ушах у него остался Викин голос, повторяющий без конца: «Спокойной ночи, мальчики, спокойной ночи, мальчики...» Это продолжалось до тех пор, пока она снова не возникла на пороге.

Когда Костя обернулся, Вика сказала уже ехидновато:

— Множественное число до тебя не дошло?

Костя вскочил, шлепнул Славку на прощание и ушел вслед за сестрой.

Славка ждал, что сейчас еще что-нибудь хорошее произойдет, но ничего больше не произошло. Дом как бы медленно погружался на дно тишины, а там, вверху, бессонно лежала белая ночь.

Ничего не приснилось ему в эту ночь.

Шел дождь. Он слышал его сквозь сон. Кажется, думал: как плохо, что дождь идет…

Медленно открывая глаза, Слава считал, что делает это во сне.

Светило солнце! Он босиком выскользнул во двор и замер.

Кора на соснах торжественно блестела, а вершины плавали в прохладном небе без движения. Спящий песок лежал тяжело. Только мухи летали, садились, пересаживались до того энергично, будто никогда не спят.

Стоя на крыльце, Слава незаметно отдалялся от того, кто не знает, что такое муфлон, и превращался в кого-то другого, кто проникает в сон песка, стояние сосен, полость неба; кто испытывает тончайшую печаль за деревья, потому что у них нет глаз и они не видят солнца и себя!..

Длилось это долгий миг, на протяжении которого он был и художником и мудрецом — в одиннадцать лет такое может случиться с каждым.

Ничтожными люди становятся позднее.

Когда Слава пришел в себя, нестерпимая радость от сердца лучами разошлась по всему телу. Слава метнулся в дом и наскочил на мать. Пошатываясь со сна, она двигалась к двери.

— А я гляжу — тебя нет. Куда в такую рань?..

Он подтянул трусы и огрызнулся:

— Вот еще! Значит, надо…

Они бежали от самой Почтовой улицы, ни на секунду не останавливаясь. Марс рвался вперед и лаял от радости. Понемногу ребята стали коситься один на другого. Но какой мальчишка признается, что устал? Гранитная мостовая кончилась, и теперь, увязая в песке, они уже выбивались из сил. Одна надежда на просеку, там, хочешь не хочешь, придется сбавить ход: просека узкая.

В азарте гонки все позабыли о Павлике, даже Вика. А хилый Павлик, все больше вырываясь вперед, бежал легко и весело, как пес.

Этот вычурно одетый мальчик, с изысканной речью и взглядом, от которого иногда крутило в животе, оказался выносливее всех.

Гриша, спасаясь от позора, заорал:

— Славка, придержи зверюгу, мы же не собаки…

Но бег остановил не Слава — из придорожной канавы вдруг что-то выкарабкалось и бросилось им наперерез. Это был Ленька — чей-то брат, он ждал их здесь давно, хотя никто ею в поход на озеро не звал.

Бесхитростный Леня сиял, не понимая, с чего это вдруг все ему так рады. Хвалят, похлопывают, поглаживают— запыхавшиеся и потные, как будто удирали от погони.

Марс тоже поздоровался с Ленькой. Он еще издали принюхался к воздуху, который Леню окружал, задумчиво махнул хвостом. Потом приблизился, зарыл нос пацану под мышку, фыркнул раз, другой, нежно пощипал рубаху на груди, наконец, лизнул в локоть.

Леня воспринял все это как должное. Конечно, сразу стал гладить собачищу, задушевно фыфыкая. Марс, прикрыв глаза, помахивал хвостом. Ребята молчали, благодарные Леньке, который так вовремя появился. Даже Слава не замечал сейчас, что его собака кому-то виляет хвостом.

Павлик стоял на порядочном расстоянии и оттуда строго смотрел. Вика позвала его. Мальчик не подошел. Тогда она погладила Марса:

— Видишь, он никого не кусает.

Павлик спрятал руки за спину и с волнением сказал:

— Что ты делаешь, теперь у тебя тоже будут глисты!

Когда прекратился хохот, очень обидевший Павлика, он сощурился и, головой указав на Леньку, сказал:

— Он очень глупый и может из-за этого умереть. Животных тррогать руками вррредно…

Ленька ответил на это по-своему. Он обнял Марса за шею, замер в картинной позе и стал не мигая глядеть на Павлика, как будто Павлик не человек, а фотоаппарат, который их вместе с псом сейчас сфотографирует.

Оба в течение нескольких этих секунд отлично поняли, какие они разные, а потому ничего общего между ними быть не может. Взаимная неприязнь усиливалась еще и тем, что каждому хотелось быть самым маленьким среди больших.

Любой бесхитростный пацан, когда ему нужно, пользуется этой привилегией.

Дальше они пошли спокойным шагом. Слава укоротил поводок, и Марс перестал рваться. Рядом с ним, ухо в ухо, шлепал Ленька, просунув пальцы под ошейник. Вика шла рядом с Павликом, но руки он ей не давал.

Дорогу к озеру знали Гриша с Володей и, конечно, Леня, но ее можно было и не знать. Дорога одна. Та, по которой они шли.

Смолистый зной стоял на просеке. Неплотная тень от сосен узкой полосой лежала с одной лишь стороны, и каждый норовил войти в нее. Колонна растянулась. Один Ленька шагал по солнцу, потому что на него тени не хватало, а расставаться с «фабакой» он не желал.

Шли молча, стараясь не смотреть на освещенную сторону леса. Там было огненно от рыжих стволов.

Это был удивительный лес — без зеленого цвета, без темных, причудливо изогнутых веток, без кривых, без горбатых стволов.

Высокие сосны стояли как неживые. Если не поднимать головы, можно подумать — не лес, а сушильня. Повтыкали в песок сосновые столбы, обложили их серым мхом, включили солнце на полную мощность и сушат.

Костя и Слава сняли безрукавки. Гришка расстегнул модную рубаху сверху донизу. Павлик шагал застегнутый на все пуговки.

Слава несколько раз оборачивался, но так и не спросил Гришку, скоро ли. Боялся насмешки.

Вика вдруг сказала, ни к кому не обращаясь:

— Это озеро, наверно, легче увидеть во сне…

— Мы уже дошли, — небрежно бросил Гриша.

— Это заметно, — в тон ему сказала Вика.

А просека шла и шла.

Марс плелся, терпеливо поматывая на ходу головой.

Наконец просека оборвалась. А там, дальше, обнаружилась иная страна — зеленая, голубая, прохладная… Даже сосны, которые шарахнулись от просеки вправо, влево и вдаль, были здесь другими. Трава высокая была кругом, и прямо в ней лежало неподвижное озеро — плоское и невероятно голубое. Понять никто не мог, откуда брался этот цвет под белым небом лета.

Не сговариваясь, напрямик они побежали к воде.