После пятого куска Вика спросила:
— Хватит или еще?
«Еще, еще», — ответил пес хвостом. Два бутерброда получил Марс один за другим, потом Вика развела руками и сказала:
— Все!
Тогда пес проделал то, чего никто из них не ожидал, — он положил на колено Вике громадную лапу и снова тончайше засвистел.
— Костя, ты видишь?
— Отдай ему все, я утром сбегаю в магазин.
Слава был так удивлен и растроган, что не испытывал никакой зависти. Наоборот, смотрел на эту картину с восхищением и думал: «Пускай он ее тоже слушается. Меня и ее, и больше никого!»
Когда Марса гладили по голове, он поднимал морду и прикрывал глаза. Вика гладила его и грустно говорила брату:
— Представляешь, Костя, если бы у нас была такая собака..
— А почему вам нельзя… или это секрет?
— Что ты! — Вика улыбнулась. — Просто мы все уезжаем летом, — значит, пока нас нет, собаку надо кому-то отдавать, а это... этого нельзя делать.
— Почему?
— Потому что собака будет мучиться.
Такой ответ Славу не удовлетворил… Он просто не поверил, что причина в этом.
— А почему нельзя брать собаку на дачу?
— О, это сложный вопрос. Прежде всего, наша бабушка не любит животных, а мы всю жизнь на дачу ездили только с бабушкой. Теперь, правда, это кончилось. С будущего года мы вообще избавимся от всяких дач, мы будем ходить в туристские походы, или втроем, с папой, или все вместе — вчетвером. Как же можно заводить собаку?
— Это верно, — рассеянно сказал Слава. Он попробовал представить себе батю с мамкой в туристском походе.
Вместо этого увидел их в родительский день в лагере у «Добра пожаловать!». Батю — высокого, худого, с руками в карманах; мамку — с плетеной кошелкой в одной руке, с авоськой — в другой. Так стоит она и зорко смотрит на аллею. А как увидит сына, сразу раскинет руки и ждет, пока он не кинется ей на шею. Авоська с кошелкой соединяются у него на спине, а батя стоит в сторонке очень довольный. Улыбается.
Потом втроем они долго идут через весь лагерь, и это бывает приятно. Ребята останавливаются, смотрят. «Завидуют, — думает Слава, — ко мне уже приехали, а к ним еще неизвестно когда».
Мать с отцом идут молча, быстро, будто незаконно пробрались, и все прибавляют шагу, пока не доберутся до жиденького леска. В лесочке тоже молчат, ищут куст, который погуще и подальше от людей. Славе казалось, что куст всегда один и тот же. Батя растягивается на траве, а мать сразу начинает копаться в сумке. Не поднимая озабоченного лица, она спрашивает: «Ну, как ты тут, сыночка?.. Ничего?»
Слава отвечает «ничего» и смотрит ей на руки, которые расстилают на траве кусок вытертой от частого мытья клеенки. Отец тоже глядит, как мать «собирает на стол». Лицо у него напряженное. Спрашивать его в это время о чем-нибудь бесполезно. Продолжается это до тех пор, пока мать не поставит выпивку. Тут усталое лицо отца МОМЕНТОМ оживляется.
Потом батя произносит «поехали», чокается с матерью — та «уважает» пиво и копченую селедку. Каждый раз, из года в год, они привозят в «родительский день» одно и то же.
Выпив, оба судорожно набрасываются на закуску и Славе кричат: «А ты чего, давай налетай!» — как будто он тоже водку пил. А ему есть не хочется, потому что недавно завтракал. Он ждет, когда они наконец посмотрят на него осмысленно.
Батя на глазах продолжает молодеть, шуточки начинает подпускать, всегда одни и те же, потом появляется игривость — хлоп сына по спине, хлоп мамку по чему попало, потом ласковость его берет, и уже говорит не иначе, как «миленькии мои, хорошинькии», и снова — «поехали!».
Когда от «родительского дня» остается лишь рыхлый кусок студня цвета прошлогодних листьев, мать швыряет его под соседний куст, а бутылки прячет в корзинку. Батя тем временем закуривает, лежа на спине, и начинает осматриваться:
— Погляди, мать, как дерева набирают силу! Вон те сосёнки с прошлого лета куда как поднялись… Э-эх!..
Мать, втирая в ладони селедочный жир, поглядит направо, потом налево и молчит. Теперь она собирает, укладывает, вытряхивает. А Славка ждет: вдруг на этот раз они все-таки пойдут на озеро, куда без воспитателей и родных никого не пускают.
— Слышь, мать, тебе говорю — красота-то какая, а?
Никто в «родительский день» так не наслаждается, как отец. Оттого что мать не отзывается, он некоторое время молча лежит, дымит, блуждает глазами по жидкому лесочку — это вдохновляет его, и тогда, пустив нежнейшего матюга, снова пристает с красотой.
А мамка молчит. Она уставилась наконец на сына:
— Вроде бы похудел от прошлого разу или нет? Или кажется мне, а?
— Ничего я не похудел, — злится Слава и вырывается. Он не любит, когда селедочными руками трогают лицо.
Жест этот мать толкует по-своему и, подозрительно взглянув, спрашивает:
— Майку новую не потерял еще?
Она спросит об этом еще и еще, когда майка вылиняет и пообтреплется, и когда приедет сюда в последний раз уже за ним.
Этот задушевный разговор обычно прерывается храпом бати. Тогда мать жалостливым голосом просит:
— Поди, сыночка, погуляй, а мы с отцом маненечко отдыхнем.
И Слава уходит, зная — до обеда мать с отцом проспят, а потом, одуревшие и разморенные, начнут собираться домой.
Слава бродит по лагерю и в конце концов снова оказывается у «Добра пожаловать!».
Горькая зависть скулит в его сердце. Он понимает, что мамка с батей умаялись за неделю, конечно, жалко их, но себя все равно жалеет больше. Очень обидно ему и грустно.
Всего несколько секунд картина эта была у Славы перед глазами, а он почувствовал себя так, будто проснулся от сна, в котором долго плакал.
Но это быстро прошло. Вика принесла эмалированную миску с водой, и Марс набросился на воду. Он пил и пил, а когда наконец утолид жажду и поднял голову, все увидели, что морда у него опять печальная.
Слава окликнул пса по имени. Тот медленно подошел и лег у его ног.
— Это просто ужас, какая умная собака. Знаешь, Костя, я бы согласилась год никуда не ездить, если бы нам разрешили…
— А потом?
— Ну, я же просто так говорю.
Слава погладил собаку, но никакого виляния хвостом не последовало. Пес лежал, как больной. Вика посмотрела на них обоих и, точно спохватившись, сказала:
— Славочка, тебе тоже лучше спать у нас. Не нужно, чтобы он к нам привыкал.
Слава очень обрадовался. Встал, сел, спросил:
— А где?
— На веранде, там ведь стоит топчан. Я тебе на нем постелю, только ты принеси свою подушку и простыни, хорошо?
И вдруг все они вздрогнули.
Славина мать дубасила в стенку чем-то твердым. Потом они услышали крик:
— Холера всех вас возьми, навязались благодетели на мою голову! Пускай бы в сарае дрых с кобелем со своим!
Некоторое время была тишина, потом снова стук и снова крик:
— Долго я тебя, изверга, ждать буду?!
Славка сорвался с места.
— Ой, иди скорей! И не нужно ничего приносить, только скажи, что будешь у нас ночевать, а я сочиню тебе какую-нибудь постель. Твоя мама сейчас тебе ничего не даст.
— Пускай попробует. Я скажу, что вы боитесь оставаться с ним, и все!
Марс неохотно встал и поплелся вслед за Славой. Вика тихо сказала:
— Сядь, он сейчас придет.
Славка выскочил и крепко прикрыл за собой дверь.
Брат и сестра подошли к открытому окну. В запавшей снова тишине прозвучал где-то далеко и где-то совсем над ухом тягучий, тонкий скрип двери. По ту сторону двора в лунном свете оба одновременно увидели голубое привидение: старик в одном белье стоял на пороге своего дома. За спиной у него была черная пустота.
— Что случилось? — спокойно спросил старик. Голос его легко перелетел через двор и вошел в открытое окно.
— Ничего не случилось! — крикнула Славкина мать.
— Зачем же так кричать, господи ты боже мой?.. Люди ведь спят.
Старик в голубом от луны белье исчез. За ним опять прозрачно спела дверь…
Слава постель притащил. Его мать два раза выходила зачем-то во двор, громко и зло ворчала, наконец, треснув дверью, затихла.
