Я спокойно и складно рассказала ему о своем визите к полковнику. Он как бы обрадовался, когда я повторила то, что говорил полковник относительно его отставки. Но от моего внимания не ускользнуло то, что его радость была ненатуральна. Он должен был ломать комедию до конца. Интересно, какой новый повод он придумает, чтобы устраниться от общественной жизни?.. Я как бы невзначай спросила его, зачем он забрал из банка деньги. Ах, как же он умеет владеть собой! Даже глазом не моргнул. Как видно, был готов к этому вопросу.

— Станислав попросил меня, — спокойно сказал он, — чтобы я ему одолжил. У него возникли какие-то неожиданные материальные затруднения в связи с капиталовложениями в его фабрику.

Мне это сразу показалось неправдоподобным. Данкин жених всегда имел много денег. Я даже знаю, что он недавно с моим отцом финансировал какое-то изобретение. «В конце концов, легче всего, — подумала я, — узнать у самого Станислава».

Однако Яцек оказался хитрее меня, так как тут же добавил:

— Только, пожалуйста, дорогая, никому об этом не говори, потому что Станислав очень просил меня, чтобы о той ссуде никто не узнал. Особенно не хочет он, чтобы это дошло до твоего отца.

Я не могла удержаться, чтобы не заметить как бы между прочим:

— Очень остроумная выдумка.

— Что именно? — удивился он:

— Ну, вся эта история со Станиславом. Но это не имеет значения.

Он взял меня за руку.

— Слушай, Ганка, — сказал с усмешкой, — а может, ты думаешь, что я прогулял эти деньги в Париже?

Я пожала плечами.

— Не имею права проверять, на что ты тратишь свои деньги. Если бы ты даже их прогулял, чего я, впрочем, не подозреваю, то имел бы на то полное право. Ты же сам знаешь, что деньги меня не интересуют. Вот только одно обидно: что ты не счел нужным сказать мне об этом хоть слово. И вообще, в последнее время ты стал какой-то скрытный. Почти совсем со мной не разговариваешь. У меня такое впечатление, будто тебя что-то угнетает, и ты скрываешь это от меня.

Яцек стал очень серьезным и несколько минут молчал. Потом заговорил:

— Дорогая моя Ганечка, я не хочу скрывать от тебя ничего, что хоть в какой-то мере касается нас обоих. И если ты видишь проявление моей предполагаемой скрытности в том, что я не сказал тебе об одолженных Станиславу деньгах, то сейчас я все объясню. Пятьдесят тысяч я взял из банка и отдал Станиславу в день своего отъезда в Париж. В тот день я буквально не имел ни минуты свободной и был озабочен множеством всевозможных дел. Ты и сама это хорошо знаешь. Если же говорить о том, что меня что-то угнетает… — Он на мгновение замолчал и, не глядя мне в глаза, продолжал: — Должен признаться, что интуиция тебя не обманывает. У меня действительно есть некоторые неприятности. И даже весьма серьезные. Но они не касаются ни нашей жизни, ни моего положения, ни вообще современности.

Он опять замолчал, а я затаила дыхание.

— Видишь ли, любимая, — сказал Яцек, — будучи еще молодым и неопытным, я допустил некое легкомыслие. Я имел все основания считать, что последствия того легкомыслия уже не могут принести никакого вреда. Но вот недавно, совершенно неожиданно для меня появились определенные отголоски моего опрометчивого поступка, и отголоски эти ставят меня в затруднительное положение. Я предпочел бы не посвящать тебя во все это. Более того: я считаю это молчание необходимым по многим соображениям.

Я покачала головой.

— Не признаю никаких соображений, которые возводят между мужем и женой стену непонимания. Муж должен считать жену своим вернем другом, если он ее действительно любит.

Яцек встал передо мной на колени и, глядя мне в глаза, спросил:

— Неужели ты можешь сомневаться в том, что я тебя люблю? Что люблю тебя всем сердцем и душой?

Он был просто великолепен со своими повлажневшими глазами и легкой дрожью в голосе. В один миг я поняла, что должна ему верить, что не только он меня любит, а и я люблю его одного и сильнее, чем когда-либо. Я была уже готова отбросить все свои подозрения, отказаться от всяких расспросов и дознаний, однако некий дух противоречия заставил меня произнести:

— Я знаю, что ты меня любишь, не знаю только, почему не хочешь дать мне никаких доказательств этого.

— Ганка! — воскликнул он. — Каких же еще доказательств ты от меня требуешь?

— Я ничего не требую. Но имею право ожидать от тебя откровенности.

Он взял мою руку и, сжимая ее, сказал:

— Ты должна мне верить, когда я говорю, что слишком тебя уважаю, чтобы, не уладив это дело, пятнать твое воображение и твои чистые мысли отвратительными вещами.

— Даже отвратительными?..

— Да. Вот когда все это минует (а я имею основания на это надеяться), то я совсем иначе смогу тебе все описать, и ты воспримешь это совсем по-другому.

Он говорил еще долго и весьма убедительно, ссылался на свою честность по отношению ко мне, чему я, конечно, не могла возразить, и, наконец, я должна была поверить в его добрые намерения.

При всем этом, я и на минуту не допускала мысли, чтобы оставить решение вопроса на Яцека и отказаться от собственного расследования. После сегодняшнего своего визита к полковнику Корчинскому во мне еще сильнее укрепилось убеждение, что я сумею уладить все куда лучше, чем Яцек.

Беспокоит меня молчание дяди Альбина. Еще, глядишь, и рыжая выдра так задурит ему голову, что он забудет, зачем с ней познакомился. Правда, он опытный волокита, но в этих делах самый ловкий мужчина перед красивой женщиной становится беспомощным ягненком. Нужно только уметь с ним обращаться. А уж та англичанка наверняка имеет богатейшую практику.

Одного не могу понять: почему она оставила Яцека вскоре после свадьбы? Ведь он действительно чудесный. И для любой женщины был бы блестящей партией.

Вечером у нас обедали несколько гостей. Все удалось замечательно. Даже такой требовательный гурман, как Тото, сказал, что никогда не ел такого филе из косули. Соус с каштанами тоже был великолепный. Только мадеры никто не оценил, хотя она была несравненно лучше, чем на последнем обеде у министра. Зря я выпрашивала ее у мамы.

Наконец, где-то около двенадцати, все разошлись, и теперь я могу спокойно записать впечатления прошедшего дня. У Яцека в спальне сидит тетя Магдалена и утомляет его какими-то рассказами. Я уже не такая злая на нее, потому что прием действительно удался на славу. Как я рада, что Яцек снова в Варшаве! Даже сказала Тото, что теперь не смогу встречаться с ним так часто. Он ужасно расстроился. Вот и хорошо. Пусть не думает, что все в жизни дается так легко.

Что будет завтра? Теперь каждый день приносит мне что-то новое и удивительное. Немногие женщины могут похвастаться такой насыщенной жизнью, как моя. Я уже думала о том, что, возможно, со временем напишу о себе роман. Когда я сегодня вечером сказала о своем намерении Витеку Гомбровичу, он очень меня в этом поддержал. Как же это он выразился?.. Ага! Что перед моим романом поблекнет исповедь Ренара. (Я не уверена, то ли Ренара, то ли Руссо, а может и Рембо. Во всяком случае, какого-то французского писателя на «Р»). Он очень хорошо это сказал. Надо будет обязательно прочесть какую-нибудь его книгу. Хотя Мушка читала и утверждает, что там ничего нельзя понять. Я всегда считала, что она бестолковая. Как это можно не понять книги! А вот я понимаю абсолютно все, даже астрономические трактаты Джинса.

Завтра надо непременно отдать заузить каракулевое манто и немного уменьшить клеш внизу.

Наконец тетя ушла. Правду говоря, соскучилась я за Яцеком.

Приехал Роберт. Для меня была приятная неожиданность, когда я услышала в трубке вместо голоса той избалованной горничной его теплый баритон. Это взбодрило меня на целый день, потому что проснулась я в ужасном настроении. Да и любая женщина на моем месте, вышла бы из себя. Разве так должен вести себя муж после долгого отсутствия?

Еще когда я зашла вчера в его спальню, он не соизволил заметить, что на мне новый прехорошенький халатик. Трижды его переделывали, пока закончили. Настоящее чудо: белый матовый шелк, очень плотный, покроенный по образцу францисканской рясы. С капюшоном и широченными рукавами. Прекрасно собирается в складки и потрясающе эффектно обрамляет голову. Если бы я могла показаться в нем Роберту, тот был бы вне себя от восторга. Надо быть совершенно лишенным эстетического вкуса, чтобы не заметить такую красоту.