Мальчик вынес картонки с жуками во двор, положил на землю — намеренно выбрал кусок, где не росла трава. Из кармана отцовской куртки взял зажигалку, поднес ее к краю картонки — синеватое длинное пламя изогнулось, не желая касаться назначенной жертвы, но потом передумало, лизнуло картон, и вскорости заплясало, потягиваясь, уничтожая хитиновые панцири, больше не было ни жуков-оленей, ни бронзовок, только аккуратные угольки.

Ренни задумчиво глядел на пламя, проводил пальцем по верхней губе.

Вслушивался в собственные ощущения.

Ничего.

На миг испугался — а вдруг он в прошлом поступил именно так? Все остальное — ложная память?

Один из лучших учеников класса… вряд ли он мог вытворить нечто настолько нелепое, нелогичное. Картонка догорала на земле, ничего не осталось.

      Значит… свобода?

      Его посетила шальная мысль, и Ренни отмахнулся от нее почти с ужасом — а что, если попробовать исправить… хоть попытаться? Например, предупредить однокурсников Марка, чтобы не вздумали ходить на занятие в тот злосчастный день.

      Спустя пару минут мысль уже не казалась ни глупой, ни пугающей. Да… сделать так, чтобы они не пришли… разослать письма…

      Только вот можно ли отправить письмо в будущее? С пометкой "доставить такого-то числа"? И мало надежды на такое послание…

      Ренни, загоревшийся было, осознал нелепость затеи.

      Это было неприятно. Проигрывать он умел, если приходилось, но держался до конца. А тут — мат в три хода… и ничего не сделать.

      Или как?

      — Властелин судеб, — вслух произнес старик, глядя на старые деревянные часы. Маятник в форме бабочки отсчитывал время, острием разрезая каждую секунду, и та переставала существовать. Где-то за пределами человеческого рассудка время — такой же материал, как, например, глина. Из нее можно вылепить если не все, то довольно многое и разнообразное… Стремясь выйти за грани, отведенные человеку, тысячи двуногих, наделенных разумом, глотают всякую дурь, и терпят поражение — ухваченное надмирное оказывается только иллюзией.

      Старший, выходит, был еще слабее, чем казался, раз добывал подобные штуки.

      Наркотик. Попытка уйти от реальности. Вряд ли он искал новые горизонты, скорее пытался засунуть голову в песок.

      Ощутить привычное презрение не получалось — а сам Ренни не ушел разве? Иначе, но ужели так важен способ?

      Младший, как во всех сказках, оказался более удачливым.

      У него давным-давно иная реальность, в которой Ренато прожил куда больший срок. И что за дело до мальчика, сделавшего кровавый, но собственный выбор? Даже если мальчик этот звался родным братом.

      Давно заросли травой могилы на кладбище… почти век назад они были вырыты, почти век…

      И вот — нашелся чудак, вспомнил звучавшие давным-давно имена. Его-то самого, Ренато Станка, вспомнят ли через годы и годы?

И если вспомнят, то чем? Как удачливого предпринимателя, завоевавшего скромное, но удобное место под солнцем, долгожителя, родоначальника преуспевающего семейства? Достойно…

      Но не давали покоя обугленные панцири жуков на картонке. Наверное, каждый мечтает хоть раз о возможности начать жизнь с начала. Или изменить чужую…

      Старик вздрогнул, обернулся — почудился шорох в углу, что-то мелькнуло в комнате, приземистое, вытянутое, будто такса Денизы. Похоже, некоторое количество жизней он уже изменил, стоит ли останавливаться?

      Если нет возможности предупредить однокурсников Марка, остается сделать так, чтобы стрельбы в Лейвере не было.

      Например, столкнуть братца с моста… или подсыпать ему крысиного яду в тарелку. Да уж… не было печали. Ренато усмехнулся, поняв, что рассуждает как двенадцатилетний мальчишка, со всем пылом, доступным ему — не такое уж пламя, не сожжет — и неприязнью. Сколько можно, злиться на давно умершего-то, и родного впридачу? Ах, да, родных тяжелее всего простить, как и друзей, и любимых.

      Итак, через Марка — по крайней мере, с ним Ренни сталкивается довольно часто. Остается придумать, что делать и что говорить.

      Это в сказках человек возвращается в прошлое, произносит другие слова — и все меняется волшебным образом. А что Ренни может сказать Марку? Подростку, для которого младший брат — источник раздражения и мелюзга, или юноше, для которого Ренни — уже почти соперник — умный, успешный, всеми любимый?

      Ничего тут не скажешь, а если и найдутся слова, то их попросту не услышат.

      Ренато подумал, что у него, наверное, получились бы договориться со смертью скорее, чем с братом. У стариков она стоит за плечом всегда, не то что у молодых. Ему самому было всегда плевать на бегущее время, дел хватало, чтобы еще заботиться о том, сколько осталось. Может, потому и дотянул почти до векового юбилея… если постараться, вдруг и впрямь выйдет отпраздновать?

      А не выйдет мирным путем — можно и поиграть напоследок. Ренато всегда рад был обставить конкурентов, почему бы сейчас сходить с финишной прямой?

      Потому что эту гонку не выиграть никому, подсказал голос.

      Что ж, я могу играть не по правилам, возразил старик. Я могу начать все с начала, и оставить смерть с носом.

      Если она позволит тебе, прошелестело вблизи и вдали. Если позволит… и чем ты собрался платить, получив подобное дозволение?

      Марк постарался незаметно проскользнуть по коридору в ванную — и мать его не заметила, разговаривая по телефону; заметил Ренни — и рубашку, измазанную грязью, и сине-красную опухшую скулу, и кровь под носом.

      Да уж, подумал мальчишка. Матери не стоит его видеть… разнервничается. Пусть умоется хотя бы, переоденется… хотя такую рожу не скроешь!

      У Ренни в классе тоже случались драки между особо петушистыми, но все же второй класс — не восьмой… котята — не бойцовые псы. И вообще… свое лицо дороже, чтобы еще ввязываться в потасовку.

      — Тебе принести чего-нибудь? — спросил, стоя под дверью.

      Невнятное, довольно злое бурчание наполовину потерялось за шумом воды.

      — На… — Ренни приотворил створку, протянул чистую майку, наобум взятую с полки. Сам предусмотрительно остался снаружи; когда Марк в таком состоянии, лучше под руку не попадать.

      Тот вышел нескоро — похоже, стоя под душем, пытался смыть злость. Выглядеть стал приличней. И больше не производил впечатления шипящего уличного кота — усталый подросток со следами драки на лице.

      — Марк, это кто? — спросил, указывая на майку старшего брата. С нее широко улыбался лохматый тип.

      — Никто.

      — Интересно, сам-то он не против, что его портреты вот так издают? — задумчиво сказал Ренни, будто не заметив ответа.

      Марк задумался на пару секунд. То ли вопрос его озадачил, то ли попросту не привык слышать подобное от младшего брата.

      — Он умер, — ответил немного нескладно.

      — А если бы не?

      — Почем я знаю? Откопай и спроси!

      — А ты бы сам для себя хотел, так вот — попасть на майки, наклейки…

      Сейчас психанет, подумал — и пожалел о вопросе. Мол, намек самый прозрачный — тебе-то никогда, ни в жизнь не светит…

      Марк в каждой реплике слышал подвох, это Ренато знал наверняка. Поэтому задавать ему вопросы, как нормальному человеку, было попросту невозможно. Проявлять интерес к тому, что он делает, было еще труднее — тут он ухитрялся найти издевку.

      И, как понял Ренни, видел в младшем брате одновременно надоедливую мелюзгу и соперника. Одни боги знают, как ему это удавалось.

      — Да ну тебя, — сказал Марк, намереваясь пройти в свою комнату.

      — А я думал, он тебе интересен, — разочарованно сказал Ренни. — Это же с ним открытка на окне? Не смотри ты так, я же заходил, видел, а шпионить, где у тебя что, надо мне больно… Но у него лицо хорошее, вот и спросил.