Я прибыл на упомянутую квартиру в восемь вечера, по дороге несколько раз «проверился». (Береженого Бог бережет! – Д.К.) Пешком поднялся на пятый этаж и, набрав код дверного замка, повернул ключ. Бронированная дверь отперлась с легким щелчком. Зайдя внутрь, я включил свет, повесил пальто на вешалку в прихожей, не разуваясь, прошел в ближайшую комнату, достал из бара-холодильника бутылку «Нарзана» и зубами сорвал пробку. Потом уселся в одно из кожаных кресел и ногой пододвинул к себе журнальный столик с пепельницей. До появления Эмира оставалось около часа. Выпив «Нарзан» прямо из горлышка, я выкурил сигарету, поудобнее устроился в кресле, лениво закрыл глаза и… непонятным образом очутился вне стен конспиративной квартиры, в прежде не знакомом месте, а именно в просторном зале с деревянным полом, с изображениями одиннадцати драконов на стенах и с мертвенными лампами дневного света под потолком. В углах зала шевелились какие-то странные тени, а посреди него медитировал в позе лотоса толстый тип со смазанными, размытыми чертами лица. Раскачиваясь из стороны в сторону, как китайский болванчик, он бормотал непонятные слова мантры[37], отдающиеся в моих ушах острой болью. Я хотел подойти и заставить толстяка умолкнуть, но внезапно обнаружил, что являюсь призрачной, бестелесной субстанцией, способной лишь наблюдать. Дар речи тоже куда-то пропал. Между тем мантра гремела все сильнее. Тени в углах сгустились, превратились в черных змей, скользнули к толстяку и в мгновение ока всосались в его конечности. Он страшно содрогнулся, сам весь почернел, но вскоре вновь обрел обычный цвет кожи, поднялся на ноги, зловеще расхохотался и вышел из зала на улицу. Я (по-прежнему призрачный, бестелесный) полетел за ним.

– Попрактикуемся, – пройдя пару кварталов, сказал сам себе толстяк и, поискав глазами, выбрал холеного, изрядно поддатого господина, вывалившегося из ресторана и нетвердой походкой направившегося к роскошному автомобилю с персональным водителем. Тот, завидев хозяина, выскочил наружу и услужливо распахнул заднюю дверцу. А толстяк, также изображая пьяного, пересек дорогу «холеному» и задел его плечом одновременно, как бы невзначай, коснувшись рукой туловища.

– Твою мать! – бешено взревел задетый.

– Ох, извините, извините! Я случайно! Прошу прощения! – проворно отпрыгнув назад, начал часто кланяться толстяк. – Простите! Простите! У меня плохое зрение!

– Урод узкопленочный! Понаехали тут! Трам-та-рарам, – грязно выругался «холеный», смачно харкнул, норовя попасть в обидчика, с грехом пополам забрался в машину и, рыкнув на шофера, укатил прочь. После его отъезда толстяк дьявольски расхохотался и произнес с едва заметным, мяукающим акцентом:

– Умрешь через пять дней, крутой ты наш! Откажут сердце и легкие. У такого мастера, как я, не бывает осечек!

Я понял, что передо мной тот самый таинственный убийца-китаец, весь задрожал в охотничьем азарте, но… из-за отсутствия телесной оболочки не смог ничего предпринять для задержания (или ликвидации) преступника. А мастер Лонг продолжил щедро сеять смерть. В рекордно короткие сроки он пометил отравленной рукой двух педерастов, прогуливающихся в обнимку… «Скончаетесь в один день и час, влюбленные вы мои, хе-хе, а именно спустя четверо суток от заворота кишок. Оба!»… Кучерявого, масляноглазого торговца порнодисками: «Через три дня начнется рак обоих яичек, а сдохнешь через две недели после их ампутации, захлебнувшись спьяну собственной блевотиной»… Потом настала очередь упитанного гаишника, агрессивно вымогавшего взятку у владельца подержанной иномарки с правым рулем: «Через пять дней сильнейший запор, разрыв внутренних органов и изойдешь кровью на толчке. Секунд за пятнадцать. Даже на помощь позвать не успеешь!» А затем еще каких-то трех, с виду обычных граждан.

Толстяк явно наслаждался своим могуществом. Он хихикал, приплясывал, хлопал в ладоши и приговаривал язвительно:

– Триста лет назад ЗДЕСЬ такое было бы почти невозможно! А сейчас… ха! Пожалуйста! Сколько угодно! Сейчас пришло наше время!!!

С каждым потенциальным мертвецом он наглел все больше и под конец вовсе перестал изображать робкого неуклюжего толстяка, а пер напролом сквозь толпу, раздавая направо-налево смертоносные сгустки бесовской энергии. И неожиданно нарвался! Вознамерившись поразить «отравленной рукой» худенького мальчонку лет одиннадцати, минуту назад вышедшего из православного храма и по случайности оказавшегося у него на пути, мастер Лонг вдруг наткнулся на огненный щит, дико завопил, мячиком отлетел далеко на обочину дороги, почернел с ног до головы и начал извиваться полураздавленным червяком, издавая мучительные стоны.

«На настоящих православных подобные фокусы не подействуют. Но таких, к сожалению, маловато осталось», – вспомнились слова Логачева. Тем временем стоны толстяка странным образом видоизменились, приобрели некую упорядоченность. Длинный, отрывистый (небольшой промежуток), два коротких, и опять по новой.

«Похоже на условный звонок Вахи», – подумал я и… проснулся. В дверь действительно звонили. Настенные часы показывали пять минут десятого.

Протерев лицо рукой (вместо умывания), я подошел к двери и заглянул в телескопический глазок. На площадке, катая на скулах желваки, стоял рослый, мрачный горец в дорогом пальто и с непокрытой головой. Физиономия Вахи выражала крайнюю степень раздражения. (Видимо, долго названивать пришлось.) Ругнувшись шепотом по-чеченски, он вновь поднес палец к кнопке звонка, и в следующий момент я распахнул дверь.

В глазах Вахи вспыхнуло изумление, быстро сменившееся хищными, волчьими огоньками.

– Извините, я, кажется, ошибся этажом, – насильственно улыбнулся он, сунув руку за пазуху. Реакцией наш джигит обладал отменной, и мне ничего не оставалось делать, как парализовать ему руку тычком пальцев в нервный узел.

– Угомонись, дорогой, не пори горячку, – тихо посоветовал я побелевшему от боли агенту и предложил: – Заходи в квартиру. Давно тебя жду.

– Корсаков?!! Ты-ы-ы?!! – дико выпучился Асланов.

– Придержи язык, – прошипел я, рывком за шиворот втащил его в квартиру и захлопнул дверь. – На фига фамилию светишь, идиот?!

– Точно ты, – облегченно выдохнул Ваха. – Но лицо… лицо… Совсем другого человека! Пластическую операцию сделал?! Да?!

– Нет, просто хороший грим.

– Класс! – искренне восхитился он. – А я-то уж подумал: нет тебя в живых. И этот, незнакомый, явился сюда по мою душу.

– Ты недалек от истины, – пропуская агента в комнату, заметил я.

– ??!!

– Садись, поговорим.

Настороженно поглядывая на меня, Эмир пристроился на краешек дивана.

– Кое-кто жаждет твоей крови, аж слюнями исходит от нетерпения, – расположившись в кресле напротив, сообщил я «приятную» новость.

– Аюбовы пронюхали о подмене[38], – убитым голосом произнес Ваха. – Теперь точно конец! Диаспора объявит на меня всеобщую охоту и тогда… лучше самому застрелиться! – левой рукой (правая еще плохо слушалась) он вытащил из-за пазухи пистолет.

– Угомонись! – неуловимым движением отобрав у агента оружие, посоветовал я. – Никто ничего не пронюхал и не пронюхает, пока живы мы с Рябовым. Но если нас не станет – компрометирующая видеозапись перейдет в руки нового куратора. Тот может запросто оказаться врагом. (Последнее время таких много в Конторе развелось.) И вот тогда – твое дело плохо! Враг обязательно тебя сдаст, поскольку длящаяся по сей день междоусобица среди антирусских тейпов наносит им колоссальный урон и резко уменьшает количество потенциальных кандидатов в басаевское подполье. А так порвут на части тебя, десятка два твоих родственников (включая женщин с детьми), и все[39]. Дело «гинеколога»[40] торжествует!

– Зачем им сдалось наследство одноногого? – после продолжительной паузы кисло осведомился Ваха.