Застрял без движения мой бронепоезд,

     А это, поверьте мне, проще простого.

     Но мысли проносятся Сенной по треку,

     И знаю я точно, царапая лиру –

     Раз нужен хотя б одному человеку,

     То это важнее, чем целому миру.

      КАРТИНКА

     На берегу огромного залива

     Сижу и устремляю взор на запад,

     В ребристой кружке золотится пиво,

     И от сетей витает рыбный запах.

     Вокруг шумит беспечный город Акко,

     Как будто в предпоследний день Помпеи.

     Моя невыразимая Итака,

     Несущий ужас танец Саломеи,

     Рычанье катеров и мотолодок,

     Собаки лай и крики муэдзина –

     Такой вот сумасшедший околоток,

     Нескладно-разноцветная картина.

     Плеща в залив расплавленными днями,

     Похоже, что со всей вселенной в ссоре,

     Ложится вечность синими тенями

     На камни, отшлифованные в море.

     Вот облака – ягнёнок убелённый

     Взрослеет, выпирая из размеров.

     …Уходит солнце, бросив луч зелёный

     В развалины причала тамплиеров.

      REQUIEM

     На огромнейшей свалке поверхность рыхла и горбата,

     По железу под вечер стекает предсмертный извилистый пот,

     И ложится туман воплощеньем густым аромата

     Запылённых годов, недопитых чаёв и истоптанных бот.

     Vita brevis est, кто ж сомневался, конечно же, brevis.

     Только грянул хорал, а уже ноты кончились, зал опустел.

     Можно вжаться друг в друга, от стужи немыслимой греясь,

     Поражая весь мир бутербродом живым неистраченных тел.

     Упирается линия жизни в запястье, что явная лажа,

     Чем струльдбругом на свалке смердеть, лучше вспышка – и свет.

     Остаются от нас угольки, что прекрасно, но мелкая сажа

     Всё же чаще являет наследие тех неприкаянных лет.

     Спинка стула, обрывок конверта, часы без стекла и браслета,

     Полусмытое фото, на нём — никого, даже нет пустоты.

     Где-то осень, весна и зима, где-то лето и где-то

     На краю этой свалки совсем растерявшийся ты.

      ***

     У меня совсем непросто дела –

     Видно, осень за собой повела,

     И навязчиво стрекочет сверчок:

     "Что же ты себя проспал, дурачок?"

     Одиночество – болезнь головы,

     Сам с собой перехожу я "на вы".

     Временами я по небу плыву,

     Заменяя белизной синеву.

     Омовение озябшей души –

     Ты об этом никому не пиши.

     Никому не интересен карниз,

     От которого есть путь только вниз.

     Мне с недавнего, такая беда,

     Стали нудны и скучны города,

     Даже улицы, где счастлив бывал,

     Даже те квартиры, где ночевал.

     Хоть порою, как последний балбес,

     Ля бемоль меняю на соль диез,

     Но из всех музык я славлю одну –

     Заливающую мир тишину.

     Шум толпы и говор праздных людей – Это словно забиванье гвоздей.

     Я своих сомнений путь золотой

     Вместо точки завершу запятой.

     Таиланд занимает в моём образе мира особенное и в своём роде примечательное место. Это какой-то самый матёрый, предельный Восток, Восток восточнее даже Японии, но при всей его отдалённости очень модерновый и странно-близкий.

     Впрочем, легко видеть почему. Чего хочет современный европеец, живущий, как выразился один американский профессор, в "плоском", пошло-понятном мире, но утративший чувство истинности своего существования? Он хочет дойти до самого острого и крайнего опыта, узнать свои пределы и побыть хоть на миг самим собой. Для этого дела лучше всего подходит как раз самый дальний, самый экзотический Восток. Но открывать "новые горизонты" в жизни европеец хочет в безопасности и комфорте, иначе он просто перестанет быть тем, что он есть: человеком цивилизации. Экзотика для него и есть такое безопасное щекотание нервов. Его глобальный мир и пресловутый "диалог культур" представляют собой, в сущности, паноптикум в его исконном смысле среды всевидения, выставленности на всеобщее обозрение разных образов человека. Тому, кто отстранён от мира, всё вокруг видится экзотично-отстранённым.

     И поэтому всё в мире может быть предметом обмена, товаром на мировом рынке культурных брендов. Вот здесь тайцы и нащупали свою нишу на всемирном празднике жизни, раскрутили свою экзотику и очутились – может быть, неожиданно для себя – в самом центре мирового социума. Назад отыграть уже невозможно. И как бы ни расписывали передовые тайские журналисты трудности борьбы за демократию в их стране, сколько бы ни рассказывали местные проститутки про свои мечты о простом женском счастье, их рассказы отскакивают от сознания иностранного туриста, как горох от стены. Зато индустрия искусно имитируемой вседозволенности кормит полстраны. И этот факт перевесит все доводы моралистов.