Накануне Дня Победы пришло письмо моей замоскворецкой землячки З.В. Сиренко: "Я прошу Вас написать об одном советском поэте, который мне очень нравился в молодости, нравится и теперь, но ничего о нём не слышу и не читаю. Даже песни его перестали транслировать. Этот поэт – Виктор Гусев".
Первую книгу стихов "Поход вещей" выпускник МГУ издал в двадцать лет. Потом книги выходили одна за другой. Написал в 1935 году знаменитую пьесу в стихах "Слава", перед войной – лирическую пьесу "Весна в Москве", по которой Григорий Александров поставил фильм, а в 1941 году создал сценарий одной из самых любимых народом комедий "Свинарка и пастух". Знаменитая песня о Москве из этого фильма – "И в какой стороне я ни буду…" – стала позывными столицы. В 1944 году написал сценарий фильма – символа веры, надежды и любви – "В шесть часов вечера после войны" (режиссер двух последних фильмов – Иван Пырьев). Его стихами с доверительной интонацией разговаривала страна, песни его, начиная с мужественной "Полюшко-поле" и кончая солнечной "Звенят ручьи", пели все от мала до велика, и вот – полное замалчивание. Ушёл из жизни очень рано, в 1944 году – году моего рождения. В моей жизни Виктор Гусев оставил особый след. В восьмом классе я сыграл в школьном драмкружке одну из главных ролей из его пьесы "Слава":
А слава приходит к нам между делом,
Если дело достойно её.
В том же году я влюбился в десятиклассницу нашей замоскворецкой школы №586 Лену Гусеву – дочку поэта. Это была неравная любовь во всех смыслах. Начать с того, что Алёна – Елена Викторовна, жила в писательском доме в Лаврушенском переулке, а я в полуподвальной коммунальной квартире кооперативного домика "Советский труженик". Ну и, конечно, разница в два года в таком-то возрасте оставляла мало шансов на внимание русой девушки, но я начал писать для неё стихи.
А насчёт формального забвения-неупоминания снова скажу убеждённо как москвич: Виктору Гусеву не повезло родиться в Москве. Память о более младших современниках его – Алексее Фатьянове или Льве Ошанине, например, хранят Вязники на Клязьме и Рыбинск на Волге, они проводят праздники, учреждают премии в честь замечательных земляков, а Москве даже на поэтов-державников – наплевать. Вот Веничке Ерофееву памятник возле Курского вокзала или Булату Окуджаве на Арбате поставить – это у нас сразу, да ещё и по распоряжению президента Ельцина. Я не хочу масштабы или характеры дарований сравнивать, но вдумайтесь: Гусев написал вальс – признание любви к Москве, но памяти столицы, выходит, – не заслужил?
Ещё раз хочу оговориться: подобные раздумья и вопросы рождаются не из чувства тщеславия, а от осознания того, что утратило свою весомость общественное мнение и профессиональное суждение писательское. Да и само наше сообщество утратило единство и чистоту критериев. Мне обидно за Поэзию Московии, за те стихи, которые, по определению Ахматовой, пропитали в 60-х прошлого века всю Москву.
Москва слезам не верит, а стихам?
ПРОХУДИВШИЙСЯ ПАМЯТЬЮ
На очередном литературном вечере, посвящённом шестидесятилетию поэта Георгия Зайцева, ко мне подошёл заросший пародист Виктор Завадский, с длинной бородой, бегающим взглядом и горячими словами: "Я сейчас новую юмористическую книгу тебе подарю!" Долго сидел в углу, не подходя к банкетному столу, что-то обдумывал, старательно писал. Потом поймал в застолье, торжественно вручил новую книжку "В каждом Я блажь своя" – вот так: без знаков препинания.
На обратном пути в метро я сразу открыл книгу приятеля и коллеги, которого начал широко печатать ещё в "Литературной России", брал на многие выступления, поддерживал затем на весомом издательском посту. Всё это было отражено в огромной неразборчивой надписи, которая прямо начиналась историей взаимоотношений: "Саше Боброву, которому я признателен за своевременное сочувствие и содействие – особенно за публикацию тех 7 пародий, которые он ещё в 1973 году опубликовал в "Л.Р.", пробив брешь в лице В.Владина, чего он мне не простил". И ещё – полстраницы корявого признания. Прочитал посвящение, стал листать книгу, и почему-то сразу обратился к "Послесловию", где снова прочёл, что автор родился в Краснослободске (Мордовия), а потом начал столичную карьеру, в том числе – литературную. И тут меня на контрасте поразило расхождение между рукописным признанием в надписи и печатной версией послесловия.
Вот как Завадский описывает вхождение в литературу: "До 3-4 пародий публиковалось, кроме "Дня поэзии", в журнале "Москва" и в альманахе "Поэзия", но самое большое количество было дано в "Литературной России", где в сентябре 1973 г. была опубликована подборка из семи моих пародий на известных поэтов, причём редакция их негласно высоко оценила уже и тем, что она была подкреплена ещё и семью же дружескими шаржами Наума Лисогорского. Понятно, польстило моему самолюбию и то, что эта страница была вывешена на стенде "Лучшие материалы номера" – наряду со страницей стихов широко известной поэтессы Маргариты Агашиной. Было потом опубликовано ещё две страницы, но представленных уже поскромней".
То есть, хочется спросить, как это – "была опубликована" и что это за безликая "редакция оценила"? Сама, что ли, подборка начинающего пародиста выскочила в свет или по инициативе редактора полосы "Ревизор" В.Владина, который "так и не простил? Да нет, конечно. В мае 1973 года после окончания Литинститута я вышел волей Константина Поздняева на должность заведующего отделом поэзии, горячо включился в работу, зарекомендовал себя и с приходом Юрия Грибова настоял, чтобы и в "Ревизоре" появлялись поэтические публикации, одобренные мной. Так всплыла подборка на целую полосу русско-мордовского пародиста Завадского. И Виктор прекрасно знал, кто её подготовил, поддержал, кто опубликовал с шаржами, а потом приглашал автора на все редакционные выступления, на Дни "Литературной России" в Москве и в Чувашии. Ну, и надпись на книге о том же знании и признательности говорит. А почему же не печатный текст в послесловии, что за двойственность у наших пародистов такая?
Дальше – больше. Завадский, называя вовсе забытые фамилии недругов (а то и не один раз!), продолжает живописать свой литературный путь. "…Со второй моей книгой пародий ("Смех, да не только", изд-во "Советский писатель") произошло для меня убийственное! Отозвавшись на рекомендацию редактора отдела поэзии изд-ва "Советский писатель" Виктора Фогельсона, который "не посоветовал" мне предлагать вторую книгу вскоре после выхода первой (в 1978 г.), я принёс её лишь в 1981 г., после чего последовало "юбилейное" издание! Вышла книга ровно через 10 лет! То есть, разрыв между 1-й и 2-й книгами составил 13 лет (чёртова дюжина!) Случайно? Мои попытки что-то прояснить и всё же подтолкнуть выход книги "хотя бы" к юбилею (1985 г.) ни к чему не привели. И я (ещё раз – о моём характере!) по сути "примирился" с этим, хотя и сделал несколько попыток решить вопрос с помощью официальных писем директору издательства. "Замороженная" книга, к стыду моему, подморозила и меня – лишила сил и даже желания побороться за только справедливое решение вопроса!"
Что же изменилось за столь долгий срок? В сентябре 1989 года, после окончания аспирантуры Академии общественных наук я был утвержден секретариатом Союза писателей СССР на должность заведующего огромной редакцией поэзии издательства "Советский писатель" (потом я узнал, сколько людей было против: например, и А.Вознесенский, и Е.Сидоров прочили на эту ключевую для поэтического процесса должность – другого человека). Я вышел на работу, начал вникать, разбираться в завалах и давних долгах, увидел "замороженную" рукопись В.Завадского и элементарно поставил её в план 1991 года. Автор это прекрасно знает, горячо благодарил меня устно, но затемняет всё страдательными глаголами – "была издана". Без упоминания "виновника" и публичного слова благодарности. Да же что у нас, книги – сами издаются, вопреки мнению Фогельсона и других редакторов – вдруг вылетают в свет?
