— По слухам, на Канарах,— ответил Добрыня Никитич.

— Вот-вот, как бы и тебя туда не занесло.

Поблагодарил Добрыня Никитич старичка за добрый совет и поскакал в Кремль. Влетел в золотой кабинет президента, а ласковый Владимир давно на пороге его ждет, руки раскинул для объятий, улыбается во весь рот счастливой встрече. Вспомнил Добрыня совет старичка, не дал сорваться ласковому слову с губ президента, схватил Путина своей мощной рукой, вскинул вверх, как ком грязи, шмякнул об узорчатый паркетный пол и рыкнул грозно на весь кабинет:

— Говори, собака, где твой хозяин!? Где вражья сила народную кровь пьет!?

Путин забился в его руке, заверещал по-заячьи, попытался какие-то приемчики показать, но только царапался по доспехам Добрыни, как майский жук лапками по стакану. Сдавил его в руке богатырь, чуть из президента дух не вышел, еле успел вскрикнуть:

— Я покажу, покажу!

— Хорошо, веди, собака, к вражьей силе.

Повел президент Путин Добрыню по коридорам Кремля, потом по лестнице вниз, в подвал. Ведет, а сам пытается выпутаться, раздобрить Добрыню, ласково пошучивает:

— Ну и силушка в тебе, Добрынюшка, чуть я дух не испустил. Вот бы такую силушку на службу народу, сразу бы ему полегчало.

Но Добрыня помнит совет старичка, помнит судьбу Алеши Поповича, не слушает ласковые речи Владимира, только вперед подталкивает. Спустились они в подвал, а там такой же золотой кабинет, как у президента, только еще шире. Все в нем сверкает, переливается, блестит. Стол у стены стоит с яствами разными и нашими и заморскими, а из стены желобок над столом наклонен. По нему что-то красное, как тягучее вино, течет и по бокалам разливается. "Вот она, кровь народная!"— ошеломленно подумал Добрыня Никитич и вскинул глаза на одинокую женщину за столом. Была она не красавица, но баба спелая, дородная. Увидела Добрыню с президентом, вскочила навстречу с двумя бокалами в руке.

— Неужто это вражья сила! — невольно воскликнул богатырь, опуская меч.

— Какая во мне сила, я баба слабая,— сладко запела женщина.— Я всего лишь дочка, Борисовна. Ой, Добрынюшка, как я тебя ждала, все глаза проглядела. Все думала, когда же прискачет справедливый и добрый Добрынюшка, только он один может ладно весь золотой запас между народом поделить, чтоб все довольны остались, никто не был обделен. Наконец, дождалась, теперь народ из нищеты поднимется. Пошли, Добрынюшка, за золотом, оно тут, рядом, вагонов двадцать будет. Всему народу лет на сорок безбедной, беззаботной жизни хватит.

Расслабился Добрыня Никитич от ее речей, размяк. Рука не поднялась у него на слабую женщину. Пошел он вслед за Борисовной, крепко держа меч в руке. Как бы из-за угла вражья сила не выскочила. Открылась стальная дверь перед ними, поднялись вверх кованые решетки, вспыхнул свет, заблистали горы золотых слитков.

— Видишь сколько!— восторженно воскликнул ласковый Владимир.— Штабеля! И это все теперь народное, всё твое!

Пока Добрыня Никитич хлопал глазами, разглядывал горы золота, Борисовна шмыг из комнаты, а решетки сзади хлоп, звяк и опустились. Щуплый карла президент сквозь прутья нырьк и выскочил из комнаты. Добрыня кинулся к решеткам, затряс прутья, попытался раздвинуть. Но куда там, крепко сковал их мастер. Только потрескивали в его руках.

— Попался, златолюбец,— зашипел

а на него Борисовна. Волосы у нее на голове превратились в змей, зашевелились во все стороны, разевая пасти.— Ешь теперь золото, — ткнула она пальцем в сторону золотых штабелей,— пока не лопнешь. Через месяц заглянем, посмотрим, не объелся ли ты золотом.

Дверь стальная захлопнулась, запоры звякнули, и наступила темнота, тишина. Долгая беззвучная тишина. Даже крысы-мыши не скреблись. Нечем им тут питаться.

А по Святой Руси еще громче стон пошел, горе народное морем разлилось, тяжкий вопль стоит над русской землей. А вражьей силе все нипочем, одни банкеты да презентации справляет. Вспомнил народ об Илье Муромце, одна надежа осталась. Направили послов к нему: выручай Илюша, сын Иванович, совсем пропали.

Взъярилось могучее сердце Муромца, вскочил он на богатырского коня, пришпорил. Конь скакнул один раз — у города Владимира оказался, другой раз скакнул,— маковки Кремля вдали засияли. И тут навстречу Ильи Муромцу старичок седой, горбатенький шагнул, взял коня под уздцы, успокоил, спрашивает:

— Куда торопишься, добрый молодец? По воле своей иль неволя с печи сорвала?

Рассказал ему Илья Муромец о страданиях народа, сказал, что мчится на смертный бой с вражьей силой, выгнать надо ее с земли русской, чтоб свободней дышалось народу.

— На доброе дело идешь,— говорит старичок,— Бог тебе поможет. Но помни, Илья Иванович, встретишь в Кремле президента Путина, смотри, не мешкай, сразу хватай его и обземь, ошеломи и требуй ответа, где окопалась вражья сила, где она народную кровь пьет. Не вздумай только, Иваныч, вступать в разговоры с ним, остановишься на миг, оплетет он тебя ласковыми речами, окрутит, опутает, недаром у него фамилия такая, и пропадешь ты, добрый молодец, ни за понюх табаку. Остерегайся, помни, что Алеша Попович тоже хотел за народ живот положит, а где теперь он? И Добрыня Никитич с вражьей силой не совладал, дрогнуло его доброе сердце, и теперь погибает он из-за доброты своей в темной темнице. Нет святого духа в Кремле, все святое изгнала вражья сила. Что ни попадется тебе на пути, руби, не разговаривай, не слушай. Только так можно победить вражью силу. Словами ее не переговоришь, опутает она тебя, завертит и к погибели приведет.

Поблагодарил Илья Муромец старичка, попросил у него благословения на смертный бой. Старичок перекрестил богатыря и, глядя ему вслед, покачал горестно головой, подумал: "Не справиться тебе, добрый молодец, с вражьей силой. Уж больно она хитра. Всему народу надо подниматься!"

А Илья Муромец с гневной душой влетел в Кремль в кабинет президента, выхватил Путина из золотого кресла, хватил им об узорчатый паркетный пол и вскликнул громовым голосом, аж маковки кремлевских соборов закачались:

— Говори, пес, где вражья сила! Веди к ней!

Президент не успел сделать свою мордочку ласковой, онемел, язык проглотил, так скоро налетел на него богатырь. Испуганно засеменил он впереди Ильи Муромца в золоченый подвал, где пила народную кровь Борисовна.

— Ой, Илюша...— выскочила она радостно из-за стола навстречу богатырю с бокалом кровавого напитка, словно братца родного встретила.

Только и успела она это произнести, как Илья Муромец, помня совет старичка, взмахнул мечом и одним махом смахнул на пол головы президента и Борисовны.

Но что это? Обе головы отскочили от паркета, как мячики, и обе взгромоздились на женские плечи. А между ними, откуда ни возьмись, третья голова появилась: большая, грубая, словно неумелым топором вырубленная, присоседилась к головам президента и Борисовны и загнусавила сипло, но уверенно: