Лет пятнадцать назад на волне пресловутой перестройки отвязанные с поводка демократии некоторые хваткие наши кинематографисты, под шумок свергавшие и оплевывавшие своих учителей, потоптались, подобно носорогам, по фильму "Лермонтов", снятому молодым режиссером Н.Бурляевым. Сколько грязи и оскорблений вылили выдающие себя за прогрессистов громилы на обычную ученическую картину, снятую, может, и робко, но с большим тщанием и пиететом перед ее героем?! В бурляевском фильме были и немалые удачи, и любовное отношение к порученному делу, и даже творческие находки. Но оппонентам во главе с распоясавшимся тогда С.Соловьевым хотелось протолкнуть свое кинопроизведение о Лермонтове, чей сценарий очень созвучен с пьецуховской патологоанатомией и копанием в чернухе окололермонтовских исследователей. Соловьев оторвался тогда на пошлейшей "Ассе" и разноцветных "Розах". Результат тлетворных этих однодневок не замедлил сказаться. Сколько оболваненных юнцов испытали на себе гниль и пустопорожность болтливых тех кинолент. И когда сейчас Соловьев в средненькой картине "Нежный возраст" ставит вопрос, кто довел детишек наших до уровня мышления "милых жоп" и наркоиглы, то пусть ищет ответ на него в предыдущем своем творчестве. Нечего было копаться ему и ближнему кругу в проблемах, был ли Ленин грибом и юродствовать на горе русского народа. Ленин был врагом всего Божественного и разумного и сумел отравить своей идеологией не одного Соловьева, но и людей более стойких духом, да поддавшихся на приманку разрушительных идей, привнесенных в Россию иноверцами.

Патологоанатомический опус Пьецуха, к удивлению моему, появился на страницах "Литературной газеты". Каждой своей мыслью и способом изложения просится сиё сочинение в анналы "Московского комсомольца", любящего попотчевать своих читателей тлетворной пищей. "Литературная газета", радующая последнее время замечательными выступлениями Скатова, Пороховщикова, Ципко, Кивы, Бархатова, Басинского и других думающих авторов, напрасно проявляет плюрализм, печатая Жуховицких, Пьецухов и других модных говорильщиков. Про них хочется сказать: "А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь".

Павел Филонов — художник революции. Но, как всякий настоящий художник,— он еще и творец революции. У меня есть его удивительные фотографии. Где он, комиссар Румынского фронта, ведет заседание ревсовета. Какие они принимали решения, какие выносили приговоры — мы уже не узнаем. Но их лица пропитаны революцией. Я хорошо знал сестру Филонова, Евдокию Николаевну, часто ночевал у нее на Невском в маленькой комнатке. Разбирал архив, наслаждался картинами. С тех юношеских лет запомнил завещание Павла Филонова: "Всё свое творчество завещаю своему государству, своей родине. Запрещаю что-либо продавать за границу… Мое искусство принадлежит народу". Сегодня именно Павла Филонова разворовали всего. Зритель, в каком бы Лувре или Метрополитене, в какой бы частной коллекции самого уважаемого лица ты ни увидел работу Павла Николаевича Филонова,— знай, это своровано у тебя лично или это грубая подделка. О завещании Филонова знали все искусствоведы и в России, и на Западе, и тем не менее продолжали и продолжают воровать. Сегодня он вновь со своим максимализмом восседал бы в ревтрибунале и расстреливал всех заворовавшихся художников. "Дай мне высшую меру, комиссар Филонов!"— когда-то призывал Андрей Вознесенский. Думаю, сегодня он бы точно дал разжиревшему поэту-буржуа высшую меру за то, что он отказался от своих же стихов:

Был ветр над Россией бешеный.

Над взгорьями городов

Крутило тела повешенных,

Как стрелки гигантских часов!

А ты по-матросски свойски,

Как шубу с плеча лесов,

Небрежно швырял Подвойскому

Знамена царевых полков!

Он никогда никому не прислуживал. Он был максималист. Никогда в жизни не продавался, и если он писал портрет Иосифа Сталина, значит, Филонов чувствовал тот мистический Разбег в Будущее, который предопределял вождь государства.

Владимир Бондаренко

Опоясана трауром лент,

Погрузилась в молчанье Москва,

Глубока её скорбь о вожде,

Сердце болью сжимает тоска.

Я иду средь потока людей,

Горе сердце сковало моё,

Я иду, чтоб взглянуть поскорей

На вождя дорогого чело...

В эти скорбно-тяжёлые дни

Поклянусь у могилы твоей

Не щадить молодых своих сил

Для великой Отчизны моей.

8 марта 1953 года

Россия вымирает... Это утверждение давно уже стало общим местом в оппозиционной публицистике, да и в сознании каждого жителя нашего Отечества. Но вымирание означает не только количественное сокращение населения. Оно — и это самое страшное — неминуемо означает и качественную деградацию общества, резкое сужение и обмеление нашего культурного пространства. Похоже, сама, если можно так сказать, экология отечественной культуры меняется необратимо. Нужны доказательства тому?

ОПОЗДАВШАЯ ПРАВДА

КРЕСТ БЕСКОНЕЧНЫЙ. В.Астафьев —В.Курбатов. Письма из глубины России / Сост., автор предисловия Г.Сапронова. Послесловие Л.Аннинского — Иркутск: Издатель Сапронов, 2002, 512 с., 5000 экз.

"Лукавец Розанов в свое время заметил, что дороже всех литературных достижений, с его точки зрения,— чемодан старых писем. В его время это казалось вызывающим парадоксом. В наше время это почти неопровержимый факт словесности",— пишет в своем послесловии к этой книге Лев Аннинский. А в копирайтах ее существует запись: "В.П.Астафьев, наследники". Что бы любой из нас ни думал про ставшего классиком при жизни и переставшего быть классиком при жизни Виктора Петровича Астафьева, его творчество и его биография представляют собой не только значимый элемент отечественной культуры. Нет, Астафьев объясняет собой очень многое: и горбачевскую "перестройку" с ельцинской "демократией" в том числе. Он не просто значим, он — знаков. И если, например, я с горечью (а кто-то, наверное, и с радостью) читал его поздние "откровения" о войне, то ведь тогда не один же Астафьев "дал себе волю".