Вспомним итальянского купца Марко Поло, который почти всю жизнь пропутешествовал в созданной при Чингисхане империи (в том числе и на Руси). Почитаем сегодня эти свидетельства середины XIII века:
«Когда великий государь знает, что хлеба много и он дешев, то приказывает накупить его многое множество и ссыпать в большую житницу; чтобы хлеб не испортился года три-четыре, приказывает его хорошенько беречь. Собирает он всякий хлеб: и пшеницу, и ячмень, и просо, и рис, и черное просо, и всякий другой хлеб; все это собирает во множестве. Случится недостача хлеба, и поднимется он в цене, тогда великий государь выпускает свой хлеб вот так: если мера пшеницы продается за бизант, за ту же цену он дает четыре. Хлеба выпускает столько, что всем хватает, всякому он дается, и у всякого его вдоволь. Так-то великий государь заботится, чтобы народ его дорого за хлеб не платил; и делается это всюду, где он царствует» [3].
Таким образом, от примитивных этносов до современных государств и наций хозяйственная деятельность направляется и контролируется властью и признанными населением институтами (в периоды стабильности). Чтобы власти и общественные институты могли выполнять свои функции, создаются кодексы и катехизисы, а позже – теории и идеологии.
До недавнего времени огромную роль в этом играла церковь. Например, хотя православие избегало явного изложения социальных доктрин, в духовно-религиозном плане частная собственность всегда трактовалась как небогоугодное устроение. Красноречивый пример – перевод архиепископом Василием (Кривошеиным) поучений преподобного Симеона Нового Богослова (949-1022). Вот что говорит пр. Симеон в Девятом «Огласительном слове»:
«Существующие в мире деньги и имения являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим, как пастбища неразумных животных на полях, на горах и по всей земле. Таким же образом все является общим для всех и предназначено только для пользования его плодами, но по господству никому не принадлежит. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. Она окружила все оградами и закрепила башнями, засовами и воротами, тем самым лишив всех остальных людей пользования благами Владыки. При этом эта бесстыдница утверждает, что она является владетельницей всего этого, и спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни было».
В другом месте Девятого «Слова» осуждение частной собственности носит еще более резкий характер: «Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования, чтобы посредством этой страсти к стяжанию навязать нам два преступления и сделать виновными вечного наказания и осуждения. Одно из этих преступлений – немилосердие, другое – надежда на отложенные деньги, а не на Бога. Ибо имеющий отложенные деньги… виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их умирать от голода и холода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать»[2].
А Реформация церкви в Западной Европе переросла в революцию не только религиозную, но и культурную и социальную. Одним из ее результатов была политическая экономия (обыденно, политэкономия). Это было учение, которое отодвинуло церковь и задало новые рамки отношений людей и их ценностей. Название политэкономия очень понравилось, оно было свежим и необычным, от него веяло истиной, наукой и властью. Это учение снискало авторитет нового типа, неофиты это любят. В реальности, строго говоря, политэкономией была система, которую разрабатывали в Англии и меньше во Франции. Их парадигма и стала классической политэкономией. Разумеется, в каждой стране существовал свод понятий и норм, которые объясняли явления и процессы в хозяйственной деятельности. Все эти своды и трактаты сложны и различны, но тем не менее некоторые назвались политэкономией. Здесь нам не требуется излагать и глубоко изучать национальные учения и своды, для нас нужны ключевые постулаты и основы из учений, которые освещают важные различия картин хозяйства и отношений людей и систем в сфере экономики.
Например, Вебер указал на важный экзистенциальный элемент кальвинизма: «Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь для поколений, покорившихся его грандиозной последовательности, прежде всего один результат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида. В решающей для человека эпохи Реформации жизненной проблеме – вечном блаженстве – он был обречен одиноко брести своим путем навстречу от века предначертанной ему судьбе» [4, с. 142].
А в томе «Россия» фундаментальной энциклопедии «Всемирная история» (она стоит почти во всех западных школах) читаем: «В идеологии Восточной церкви община верующих сыграла гораздо большую роль, чем роль индивидуума, ответственного только перед Богом, и с этой традицией связаны не только славянофилы XIX века, но также, косвенно, русские социалисты и марксисты, заявившие о важности коллективизма».
Мы плохо знаем трактаты, которые представляют нормы и запреты хозяйства незападных цивилизаций – старых, да и нынешних. А в Европе в начале зарождения современного капитализма стала быстро развиться экономическая мысль. В Новое время, после научной революции, а также после революций – буржуазных и промышленной, – резко усложнились общества, культуры, и в том числе экономические системы. Возникли профессиональные учения и теории, которые использовали приемы и подходы науки, математику и свой «закрытый» язык. Основная масса населения осваивает логику хозяйства своей страны, своего слоя или сектора, опираясь на здравый смысл, житейский опыт и метод проб и ошибок.
В 1615 г. был опубликован «Трактат политической экономии»[3]. Так экономическая наука стала называться политической экономией.
Здесь стоит сказать, что название политэкономии экономическая наука – условный ярлык. В XVII веке наукой стали называть способ беспристрастного, объективного познания. Политическая основа той картины, которую рисует политэкономия, нагружена идеологией и ценностями господствующих общностей. Именно они определяют, какие трактаты, рассуждения и законы соединяются в систему, которая считается правильной политэкономией. Еретики, недовольные, бедные вырабатывают свои «катакомбные» политэкономии. Когда они набирают силу, начинается борьба разных систем – иногда посредством гражданской войны, чаще элита идет на небольшие уступки, политэкономия немного подправляется. Эту сторону нашей темы надо учитывать.
Но возвращаемся к началу. В XV–XVI вв. возникли учения и сообщества интеллектуалов, организация и литература. Это были первые протонаучные школы. Первой считается меркантилизм. Их сообщество разрабатывало и обсуждало способы накопления денег (в основном посредством торговли, кредита и войн). Считается, что меркантилисты предложили систему денежного баланса, концепцию политики протекционизма, а в середине XVII в. систему торгового баланса.
Во Франции в середине XVIII в. была основана школа физиократов, которая считала истинными источниками богатства природу (сельское хозяйство и др.). Они предложили перевести земледелие в формы капиталистического производства: крупное предприятие фермера и наемные рабочие. Физиократы выступали за полную свободу предпринимателей, промышленников, фермеров и рабочих. Они считали это «естественным порядком». В отношении к государству физиократы противопоставляли себя меркантилистам. Обе эти школы вместе заложили важные части фундамента политэкономии.
В конце XVII в. сложилась школа, которая получила название классической политэкономии. Эта школа была уже сосредоточена не на обращении, а на производстве. Уильям Петти (участник «невидимой коллегии», кружка ученых в Оксфорде, который указом короля в 1662 г. был преобразован в Королевское общество) утверждал, что образование богатства происходит не в торговле и не в природе, а в производстве, двигатель которого – труд.
